По словам эксперта, ежегодно в России диагностируют около 600 тысяч новых случаев злокачественных образований
Фото: пресс-служба
С профессором, доктором медицинских наук Александром Серяковым обсудили текущие проблемы роста онкологических заболеваний, причины возникновения мутаций и последствия коронавирусной инфекции.
Расскажите, что сейчас происходит с онкозаболеваниями в нашей стране. И правда ли, что число этих заболеваний растет?
Александр Серяков: Если считать по всем нозологическим формам заболеваний в мире и в Российской Федерации, злокачественные новообразования занимают вторую позицию, уступая место только сердечно-сосудистым заболеваниям. Но если сердечно-сосудистые заболевания разбить на инфаркты и инсульты, то онкология выйдет на первое место по частоте случаев среди пациентов. Как за рубежом, так и в России идет медленный и неуклонный рост онкологической заболеваемости — приблизительно на 1-2% в год. Но стоит учитывать и демографическую ситуацию в целом: населения в мире становится больше с каждым годом.
Ежегодно мы диагностируем приблизительно 600 тысяч новых случаев злокачественных образований в Российской Федерации. Больше и чаще встречается онкология у наших соотечественниц, меньше — у мужчин. Но у мужчин, как ни странно, смертность выше, чем у женщин.
Может быть, рост заболеваемости отчасти связан с тем, что увеличивается продолжительность жизни?
Александр Серяков: Да, это немаловажный фактор. Продолжительность жизни растет, и с каждой декадой нашей жизни количество накопленных мутаций в организме человека становится больше. А мы знаем, что любой злокачественный процесс, или рак, — по сути, это мутация. И с накоплением большого количества соматических мутаций, приобретенных в течение жизни, риск заболеть онкологическим заболеванием становится выше. В связи с этим средний возраст онкологических больных сегодня составляет 63-64 года — более 60% онкологических заболеваний приходится на этот возраст.
Насколько известно, успех в борьбе с онкозаболеваниями зависит от стадии. Чем раньше выявляется мутация, тем больше шансов на то, что лечение будет успешным. В связи с этим вопрос: можно ли сказать, что сегодня россияне активнее заботятся о своем здоровье? Наблюдаете ли вы такую тенденцию?
Александр Серяков: Общаться с конкретными пациентами — это одно. А другое дело — статистика. Различные фонды проводили статистический опрос наших соотечественников. По результатам исследований, более или менее ответственно относятся к своему здоровью и обследуются от 40% до 50% наших соотечественников. И чаще всего это горожане. Больше половины из этой когорты опрошенных — в основном горожане. Но это не говорит о том, что жители нашей сельской местности не заботятся о своем здоровье. Здесь может быть и некая удаленность от каких-то ведущих центров, невозможность сиюминутной экспертной диагностики. Но в целом россияне стали больше заботиться о своем здоровье.
Есть ли какая-то география онкозаболеваний?
Александр Серяков: Когда сравнивают онкологическую заболеваемость (ежегодные отчеты по статистике заболеваемости и онкологической смертности в Российской Федерации), большее количество выявленных случаев все-таки среди горожан. И здесь сказывается не только продолжительность жизни, которая выше у горожан, но и другие факторы жизни в мегаполисе. По-моему, на текущий момент в России уже больше 20 мегаполисов. Среди факторов, повышающих риск для жителей больших и технологичных городов, — экологическая обстановка, загазованность, выбросы выхлопных газов.
Александр, вы руководите онкологическим центром «СМ-Клиника». Расскажите, что представляет собой сейчас частный онкоцентр? Какие есть возможности для пациентов.
Александр Серяков: Да, я руковожу одним из частных онкологических центров в составе многопрофильного медицинского холдинга. У нас есть центры по разным специализациям и направлениям, в частности онкологический центр.
В целом, согласно Конституции Российской Федерации, наш гражданин имеет право выбора врача и лечебного учреждения. И, опять же, сейчас, по статистическим данным, приблизительно 47% респондентов предпочитают лечиться в государственных лечебных учреждениях, треть или даже чуть больше отвечают, что готовы, обследуются или разово обращаются в частные медицинские центры.
Этому есть целый ряд причин. Во-первых, пациент имеет право выбора врача в лечебном учреждении. Во-вторых, например, если выявили в частном центре онкологическое заболевание, то пациент уже лояльно настроен на продолжение лечения в этом центре.
Есть когорта пациентов, которые, например, начали лечение за границей и приезжают в Россию для продолжения терапии. И они хотят сервиса и комфорта. Они обращаются, имея финансовые средства, в частные онкологические клиники.
Почти всегда пациент, узнав о диагнозе, настроен на быструю углубленную диагностику и быстрое лечение онкологического заболевания. Так уж устроена психология человека. И частные центры могут предоставить и диагностику, и лечение здесь и сейчас, чуть ли не в первые сутки. Нужна биопсия — пожалуйста, сегодня. Нужно КТ или МРТ — пожалуйста, сегодня.
И сейчас в частных онкологических центрах работают хорошие врачи. Везде есть хорошие врачи. И в государственных, и в частных клиниках. И я сейчас наблюдаю тренд перехода высококвалифицированных кадров в частные клиники и, в частности, в онкологические клиники.
В сухом остатке, что такое сейчас современный онкологический центр — это уже даже не альтернатива государственной клинике, чаще всего это клиника замкнутого цикла, где можно провести углубленную диагностику злокачественных образований. И получить весь объем онкологической помощи, который может быть предоставлен в рамках государственных гарантий, быстро, качественно, с сервисом.
И те пациенты, которые, например, ранее выезжали в Европу, в Израиль, в Южную Корею, понимают, что сегодня лечение уже в российских онкологических частных центрах приблизительно на 30-40% дешевле, чем за рубежом.
Вы как частная клиника можете использовать какие-то схемы, какие-то регламенты, методики, которые недоступны государственной медицине?
Александр Серяков: Да, но мы работаем в правовом государстве Российская Федерация, и мы обязаны соблюдать все регламенты лечения онкологических больных: это клинические рекомендации, которые подписываются Ассоциацией онкологов России, а также министром здравоохранения. Эти рекомендации примерно раз в три года обновляются и ложатся, так скажем, на стол любого из наших онкологов, вне зависимости от формы собственности — государственное ли это лечебное учреждение, ведомственное или частная клиника. Мы должны соблюдать стандарты оказания онкологической помощи.
Но бывает так, что даже когда пациент стандартно лечится, прошел все линии лечения, к сожалению, болезнь прогрессирует, и мы видим, что стандартное лечение, которое прописано по всем клиническим рекомендациям, не помогает. Что тогда делать? Если пациент еще готов лечиться, он соматически сохранен. В данной ситуации можно ничего не делать и наблюдать за плохим исходом. А можно продолжать пытаться. И мы именно это и предлагаем, даже если, например, нельзя излечить рак на IV стадии, но можно продлить жизнь, улучшить ее качество. Продлить жизнь ведь можно не только на месяцы, а на годы, что очень важно для наших пациентов. В связи с этим есть такое понятие в медицине, как лечение off-label — лечение по чувствительности к чему-либо из каких-то препаратов, а не по инструкции к препарату. Этот подход, я считаю, более правильный. Мы сейчас определяем определенные мутации, которые говорят нам о том, что мы можем применить препараты не только как они записаны в инструкции для конкретной формы злокачественного образования, а для блокировки драйверных мутаций. Блокируя их, мы можем получать положительный эффект, но это всегда должно закрепляться онкологическим консилиумом и врачебной комиссией. И после нескольких линий неудачного стандартного лечения мы можем применять подход off-label и назначать препараты по индивидуальной чувствительности, а не по инструкции к препарату. Но все равно это всегда именно те препараты, которые разрешены к использованию на территории РФ.
В вашей работе, в вашей практике такие модные сейчас вещи, как искусственный интеллект, новые технологии, находят какое-то применение?
Александр Серяков: Сейчас есть большой тренд — это персонализированная медицина, персонализированная онкология. По-английски это звучит как evidence based medicine, медицина, основанная на доказательствах. И когда мы подходим персонализированно, после стандартного лечения, пациент прогрессирует. Здесь на помощь приходят лаборатории, которые владеют индивидуальным подбором лекарств в зависимости от мутационного статуса опухоли. И в этих лабораториях активно работает уже не просто голова лаборанта или врача-исследователя, а искусственный интеллект. Взять генетический код человека. Это 25 тысяч генов. На территории РФ есть лаборатория, которая в опухолевой ткани исследует практически все (22 тысячи генов), а в каждом гене может быть до сотни мутаций. А какие мутации вызвали конкретный онкологический процесс у конкретного больного? Как это понять? И здесь реально помогает ИИ, который вычленяет драйверные мутации, и в лабораторных условиях подбираются 140, 200 онкопрепаратов, наиболее чувствительных в конкретном случае, которые ранжируются по индексу чувствительности. И врачу-клиницисту остается включить свой интеллект и выбрать для пациента препараты, которые находятся на верхушке рейтинга для конкретного образца опухоли и пациента. Там мы смотрим топ первых пяти-десяти препаратов. Дальше мы смотрим их доступность, стоимость, разрешение на использование на территории РФ. И, имея хорошую диагностику с персонализированным подбором лекарств, мы имеем и хороший клинический эффект, который описан во многих источниках — в зарубежных журналах с высоким индексом цитирования, уже выпущены монографии на английском языке, чтобы онкологическое сообщество мира все это читало. Раньше, еще до ковида, ведущие онкологи России посещали Всемирный онкологический конгресс, организованный Американским обществом клинической онкологии, где собираются со всего мира порядка 40 тысяч участников, чтобы обмениваться опытом и информацией. Сейчас это все нам доступно онлайн.
Итак, ИИ стал нам очень помогать в лечении онкобольных. То же самое я могу сказать и о диагностике. Москва за последнее время сильно продвинулась, включив ИИ в расшифровку рентгенограмм, компьютерных томограмм, данных МРТ-исследований, когда снимки анализируются искусственным интеллектом, и врачу выдается указание на определенные локусы измененной ткани в организме человека. Так что рентгенологу остается только обратить на это внимание и выписать заключение по снимку.
А пандемия, с которой мы столкнулись несколько лет назад, повлияла ли на онкозаболевания? Изучался ли этот вопрос?
Александр Серяков: Мы сейчас ретроспективно изучаем этот вопрос. Но первое, что мы отметили, во время пандемии ковида количество обращений на диспансеризации, на чекапы стало намного меньше. Да, было все закрыто, и люди, особенно пожилые, просто не выходили из дома. И если раньше по любому небольшому симптому или жалобе люди обращались в поликлиники, проходили диагностику, то на период ковида очень многие сидели дома и не обращалось за помощью. Акцент был тогда именно на симптоматику ковида. И что же мы получили после этого? Всплеск онкологической заболеваемости. Но сейчас, уже по прошествии пандемии, мы видим, что более или менее все выруливается на круги своя, и за последние годы мы отметили более частую встречаемость при диагностике первой и второй стадии. Так что сейчас мы постепенно приходим к стандартному анализу онкологической заболеваемости и смертности.
Понятно, а на организм человека коронавирус повлиял?
Александр Серяков: Честно говоря, мы еще отслеживаем последствия коронавирусной инфекции. Не секрет, что различных вариантов коронавируса в мире приблизительно 200. И уже были вспышки коронавирусной инфекции на Ближнем Востоке, например. С коронавирусной инфекцией встречался и человек, и млекопитающие. Разновидности коронавируса довольно-таки широки, и мы сейчас видели на фоне пандемии новые мутации коронавирусной инфекции. Что же коронавирус сделал с человеческим организмом? Ну, во-первых, любая инфекция, в том числе и вирусная, и в том числе коронавирусная, — это сбой иммунной защиты организма, а любой такой сбой может отразиться и на появлении злокачественных процессов, потому что наша иммунная система едина. Поясню. «Натуральные киллеры», активированные Т-лимфоциты (клетки защитные иммунной системы), распознают в организме «чужие» бактерии, вирусы, грибы, а также атипичные, то есть опухолевые клетки. Если происходит сбой иммунной защиты, то может страдать не только противовирусный иммунитет, а и противоопухолевый иммунитет, и может где-то зародиться одна опухолевая клетка, которая даст рост и развитие другим клеткам. И из этого «конгломерата» опухолевой ткани формируется опухоль, а злокачественная опухоль отличается тем, что это местно продолжающийся рост, это инвазия в близлежащие ткани, это локальное метастазирование. Допустим, в лимфатические узлы — это отдаленное метастазирование по кровотоку. Вот этим злокачественная опухоль отличается от доброкачественной. Так что коронавирусную инфекцию и ее последствия мы пока продолжаем изучать, еще мало времени прошло.
И в заключение такой, может быть, дилетантский вопрос, но волнует он всех. А как не заболеть? Есть ли какие-то способы?
Александр Серяков: Универсальных способов нет. И понятно, что все мы смертны. Самый верный способ — это, конечно, профилактика. ЗОЖ никто не отменял. Здоровый образ жизни — это и правильное питание, и физическая активность, и исключение вредных привычек. Это то, что зависит от человека. А дальше человек, конечно же, должен проходить и диспансеризации, и профилактические осмотры, и чекапы. Когда человек относится к себе как к человеку с большой буквы, сразу же будет эффект и в продолжительности жизни, и в ее качестве.
