«Все останутся дома». Как можно оценить приговор Кириллу Серебренникову?

— Решили, видимо, не усугублять ситуацию и закончить это дело. Потому что, конечно же, конец этой истории можно считать относительно счастливым, поскольку условный приговор в нашей системе — это сродни оправданию.

— Минкульт разрабатывает сейчас меры для исключения ситуаций, подобных делу «Седьмой студии», чтобы художник не связывался с государственными деньгами.

— Даже если Серебренникову формально запретили бы занимать руководящие должности, мне кажется, что это уже не столь существенно. Может быть, для таких людей, как Серебренников, и хорошо бы не занимать никаких руководящих должностей, я имею в виду связанных с деньгами, а заниматься именно творческим процессом. Об этом, кстати, говорилось в самом начале процесса по делу Серебренникова, и тогда тоже говорили, что все эти нормы российской бухгалтерской отчетности не очень годятся для сферы культуры и надо их каким-то образом модифицировать. Потому что, например, просто реальности таковы, что нельзя не работать с наличными деньгами в реальной жизни. Конечно, по закону можно, но тогда весь процесс встанет, и, в общем, обналичкой все и занимаются. Но просто не всех, конечно, сажают на скамью подсудимых.

— Аплодисменты после оглашения приговора около здания суда…

— Туда пришли сторонники Серебренникова, они рады тому, что он избежал тюрьмы. Но, в принципе, конечно, наше общество живет с искаженным сознанием, когда условный приговор считается победой правосудия, справедливости и даже синонимом оправдания.

— Очевидно, что суд прислушался к мнению свидетелей защиты, я был одним из них, и принял, с моей точки зрения, то решение, которое позволяют предлагаемые обстоятельства. Самое важное, что все участники процесса не окажутся в заключении, и самое важное, что, несмотря на определенные ограничения, Кирилл Серебренников сможет заниматься творческой работой. Повторю, я не внедрялся во все подробности и тонкости юридического состязания, но, с моей точки зрения, может быть бардак в бухгалтерских бумагах — это бывает, это известно. Да? Ну, я считаю, что тут надо было просто внимательно к этому относиться. Собственно, это и признал Кирилл Серебренников. Так что я считаю, тут проблема одна, будем говорить серьезно совсем. Отношения с бюджетными деньгами — это очень трудное, очень ответственное и очень скрупулезное дело. Забывать об этом никогда нельзя, потому что в любой момент ты можешь оказаться в положении коллег из «Седьмой студии». Но и наказывать нужно соразмерно содеянному, а не говорить о том, что не были поставлены спектакли и попросту были украдены деньги. Еще раз повторяю, я не хочу сейчас комментировать ни сторону обвинения, ни сторону защиты. Суд принял решение, как бы все останутся дома, могут заниматься своими делами, это уже само по себе прекрасно.

— И Минкульт разрабатывает меры для исключения ситуаций, подобных делу «Седьмой студии», хочет так сделать, чтобы не связывался с деньгами художник.

— Понимаете, в чем дело… Тут проблема в следующем, как вы знаете, начиная с конца 1990-х годов начали разрабатывать бумаги, которые привели к очень тяжелому, парализующему положению театрального и кинодела в стране, когда нужно было проводить конкурсы на сценарии, когда нужны были такие финансовые конкурсы. Если приходил к вам Рязанов со сценарием, то ты говорил: нет, я не могу принять ваш сценарий, надо сначала провести конкурс между вами, Хуциевым и Хотиненко, и только тогда мы примем решение о том, можно ли платить вам деньги или нет. Было много принято очень формальных подзаконных актов, да и законодательных тоже, которые предопределили очень скованное, тяжелейшее положение любых менеджеров в театральном деле и в киноделе, которые постепенно уходили. В последние годы было много сделано для того, чтобы освободить театральный менеджмент и киноменеджмент от каких-то совершенно неразумных ограничений. Но множество ограничений, безусловно, осталось. И в данном случае очень важно, чтобы творческий процесс не был закован в кандалы финансовых невозможностей, скажем так.

— Глава Минкульта Ольга Любимова согласилась с тем, что Минкульт является потерпевшей стороной.

— Я не могу комментировать в данном случае слова Ольги Борисовны. Ольга Борисовна получила это дело от своего предшественника, который излагал именно такую позицию Министерства культуры. Поверьте мне, в одночасье — она министр культуры очень короткое время — поменять позицию министерства — это довольно сложный процесс, скажем так. Тем более что ее время — это время пандемии, и надо сказать, что Министерство культуры сделало много для того, чтобы смягчить удар, который был нанесен пандемией по учреждениям культуры. У министра всегда есть свои резоны, о которых ни вы, ни я можем не знать.

— Как вы думаете, что теперь будет делать режиссер? Останется ли он в стране?

— Это дело самого Кирилла. Он человек талантливый, востребованный. Я думаю, что имеет смысл поработать дома, выезжая за рубеж на спектакли. К счастью, мы живем в то время, когда человек может принимать собственные решения. Потеря такого мастера, безусловно, будет обидной, но я вам скажу так, вот Митя Черняков много ездит по миру, ставит русские оперы, возвращается, ставит в Большом театре. Я даже не знаю, где он живет, в России или где-то за рубежом. Так живут многие музыканты. И повторю, это дело Кирилла. Важно, повторю, что он может заниматься творческой работой и это, с моей точки зрения, прежде всего, важное решение сегодняшнего дня.

— Безусловно, победа, что они все вышли из зала суда не в наручниках, и горько, обидно, что такой суд, что мы не верим изначально. К огромнейшему сожалению, изначально уже много лет не верим в справедливость суда. Нет доказательств, нет ничего. Я каждого из этих четырех хорошо знаю. Мало того, я даже теоретически могу допустить, что кто-то из них подписал, не увидел, обменял неверным путем через какую-то бухгалтерию для того, чтобы кому-то заплатить. Но когда в этом разбирается праведный и справедливый суд, то тогда я могу понимать, что, может быть, и была ошибка, мне ее докажут. Здесь изначально я не верю суду. Поэтому, к огромнейшему сожалению, все-таки превалирует чувство огромного огорчения, что это вообще возможно.

— Минкульт разрабатывает сейчас меры для исключения ситуаций, подобных этому делу. То есть в министерстве хотят сделать, чтобы художник не связывался с государственными деньгами. Как вы думаете, можно как-то развести деньги и творчество?

— Нет, так не может быть, мой скромный опыт говорит об обратном. Либо вы художнику верите, либо вы ждете от него очень определенного качества жизни и работы, либо тогда не доверяйте ему, не разговаривайте с ним, не заказывайте ему работу. Я приезжаю в нью-йоркский театр La MaMa, в стамбульский Национальный театр, в театр Carouge в Женеве, я сейчас буду много театров называть, я ставил спектакли. Со мной разговаривают очень просто. Мне говорят: это сумма, а премьера такого-то числа, мы начинаем продавать билеты. И дальше меня никто не спрашивает, плачу ли я 50 тысяч долларов балетмейстеру или я плачу 50 тысяч долларов суперзвезде, либо я, извините, решил взять себе, но за это я делаю то-то и то-то. И я понимаю, что я за эти деньги должен сделать качественную работу, иначе меня не позовут больше, иначе со мной разговаривать не будут. И вот все, я за это отвечаю, мне не надо считать копейки. Известна стоимость спектакля в таком-то театре.

— Здесь довольно много серьезных аппаратных фигур высказались о том, что ущерб есть, и ущерб несомненен, и в этом плане все эти признательства, все это было исключительно, как бы сказали, акцией устрашения либерально-интеллектуального лагеря. Поэтому здесь, в общем-то, компромисс просматривался, условный срок, то есть признание, что он виноват, но при этом не превращение Серебренникова в очередную жертву кровавого режима с тюремным сроком. Поэтому тут тот компромисс, который, мне кажется, должен Серебренникова устроить, потому что самое главное, что он сохранил свободу. А штрафные санкции, их выплата, сумма там действительно достаточно серьезная, но, поскольку дело приобрело массовый эффект, большое количество людей поддержали Серебренникова, защищали Серебренникова… Я думаю, что власть, может быть, в чем-то цинично, но говорит: ребята, вы за него вступались, мы его даже в тюрьму не посадили, ну вот скиньтесь каждый, кто сколько может, 130 млн рублей верните в бюджет. Потому что одно дело писать письма, а другое дело деньги собирать.

— Защита будет обжаловать приговор. Не играют ли юристы с огнем? Допускается ли пересмотр приговора в худшую сторону? Ну, например, из серии «ах, вы так, ну, тогда держите».

— А что они должны сказать? Конечно, они говорят: мы не согласны. Хотя я думаю, это мое предположение, Серебренников очень доволен должен быть тем, что все, собственно, так разрешилось. Поэтому если и будет какое-то обжалование, я уверен, что Серебренников не заинтересован в том, чтобы из этого устроить какую-то политическую акцию и шоу, потому что действительно маятник может и в другую сторону качнуться.

— Дело длилось почти три года. Как вам кажется, почему приговор вынесен именно сейчас? Может быть, можно было как-то отложить или раньше закончить? Момент здесь важен?

— Я понимаю, на что вы намекаете. Не исключаю, что такой мотив мог быть, чтобы все-таки показать и тем, кто находится, с одной стороны, в лагере вроде бы либеральном, но, с другой, как бы тех либералов, которые, в общем-то, не прочь посотрудничать с властью, понимая, что это выгодный работодатель… Такого рода сигнал, наверное, можно рассматривать как попытку привлечь эту часть нашего общества на избирательные участки, показав им, что, в принципе, чем вы недовольны? Видите, власть вам позволяет вступать с собой в контрактные отношения, когда вы чуть-чуть выходите за рамки, да, все равно вы видите, в тюрьму никого не сажают. То есть в этом плане, возможно, такой мотив и был, хотя, конечно, это далеко не та целевая аудитория, на которую власть рассчитывает 1 июля. Поэтому, может быть, хотя в данном случае я не исключаю, что здесь какого-то тайминга хитрого и политического планирования просто не было. Ведь когда-то же должны были этот приговор вынести. В какой бы день ни вынесли, вы бы мне тоже этот вопрос могли задать: а почему именно сегодня это произошло?