Как меняется отношение властей к приватизации? Что ждет российскую валюту? По словам министра, «все валюты сейчас вошли в высокую турбулентность», а у правительства «нет заинтересованности в более слабом рубле». Также, по его мнению, пришло время продавать доллары
Максим Орешкин. Фото: Сергей Савостьянов/ТАСС
Глава Минэкономразвития России Максим Орешкин дал Business FM большое интервью в рамках Восточного экономического форума. С ним беседовал главный редактор радиостанции Илья Копелевич.
Мы на прошлой неделе провели опрос ритейла и рестораторов на предмет цен на продукты, и в среднем они все говорят о росте цен, который начался в конце августа, на 5-6% по вполне понятным причинам: курс, грядущий НДС, есть еще отраслевые факторы этого сезона, да и в целом доллар сейчас 70. Прогнозы на инфляцию будут меняться?
Максим Орешкин: Рестораторы — это такая всегда смешанная выборка.
Не их цены — закупка.
Максим Орешкин: Я имею в виду, что те продукты, которые они покупают, это не обычная корзина для россиян. К таким оценкам подходить нужно аккуратно, но абсолютно согласен: есть тенденция к усилению инфляционного давления. Мы видим — и по статистике уже годовые изменения превысили 3%, мы ожидаем, что к концу года цифра продолжит ускоряться и в первом квартале достигнет пика в районе 5%. То есть здесь ускорение ожидается, будет идти по всем группам. Курсовая волатильность, то ослабление рубля, которое мы сейчас видим, в случае его сохранения на продолжительный период времени будет оказывать тоже на динамику цен повышательное воздействие, и от этого никуда не деться. Будем смотреть, что будет происходить на валютном рынке. По нашим оценкам, текущий курс серьезно отклоняется от равновесного, при прочих равных условиях рубль должен был бы укрепляться, но прочих равных условий нет, потому что мы видим все, что происходит на глобальных рынках, мы видим, что происходит с валютами Турции, Аргентины, Бразилии, ЮАР, Индии. Все валюты сейчас вошли в высокую турбулентность. Это не просто влияет на российский рынок, оно еще усиливается теми историями, связанными с обсуждением санкционных рисков. Тот же Центральный банк пытается стабилизировать ситуацию. Они отказались от покупки валюты на открытом рынке. Сейчас они будут обсуждать вопросы динамики процентных ставок. У нас де-факто вслед за ослаблением рубля происходит снижение импорта. Экспорт на фоне цен на нефть, которые достигли 78 долларов за баррель, наоборот, увеличивается. Фундаментально это дополнительное предложение валюты есть на рынке, но вот из-за всей этой волатильности, неопределенности оно сейчас пока рынка не достигает. Поэтому посмотрим, сколько период волатильности на рынке продолжится, и от этого будет зависеть в том числе инфляционная динамика.
Если суммировать, пока что вы на первый квартал будущего года прогнозируете рост инфляции за цифру выше 5%. А там посмотрим?
Максим Орешкин: Нет, на самом деле как раз выше этого уровня инфляция вряд ли пойдет, и первый квартал — это будет пиковое значение. Здесь наложится история, связанная с повышением НДС. По нашим оценкам, это около 1 процентного пункта добавит в инфляцию уже сразу в первом квартале, но еще раз, вот то замедление внутреннего спроса и кредитной активности, которую мы сейчас начинаем наблюдать, конечно, будет иметь сдерживающее влияние на инфляционную динамику. С пика первого квартала, по нашим оценкам, инфляция потихонечку пойдет вниз, к концу года будет 4,2-4,3.
Вы уже упомянули, это, конечно, сфера компетенции Центрального банка, но и в связи с жуткой турбулентностью на валютном рынке и с другими факторами, что возможно повышение процентной ставки, таким образом, вот эта инфляция косвенно перейдет уже в другую плоскость, в повышение ставки. Прогнозы по темпам роста не придется ли нам тоже пересмотреть вниз на 2019-2020 год?
Максим Орешкин: Если вы посмотрите наш прогноз, у нас запланировано снижение экономической активности относительно предыдущих ожиданий. У нас рост на 2019 год — 1,3%, то есть существенно ниже, чем мы ожидаем в этом году. И все то, что сейчас происходит на финансовом рынке, здесь учитывается в практически полном объеме. Каких-то негативных сюрпризов, не думаю, что стоит ожидать, но опять же не стоит ожидать от 2019 года какого-то бурного экономического роста.
Когда на фоне санкционных явлений, общей ситуации на развивающихся рынках рубль наш так сильно падает, многие смотрят на огромные ресурсы Центрального банка и говорят: пока все, что он сделал, это прекратил закупки валюты в пользу Минфина на открытом рынке, за рынком все равно покупает. Им кажется, что наши финансовые власти вполне устраивает вот этот дешевеющий рубль. Каков взгляд правительства на то, каким курс должен быть, чтобы экономика работала хорошо?
Максим Орешкин: Заинтересованности у правительства в более слабом рубле нет. Система работы, которая выстраивалась последние два года, нацелена на стабильную динамику реального курса в долгосрочной перспективе. При этом курс остается полностью плавающим, это то, что заявлено и реализуется Центральным банком. Нужно понимать, в каком моменте мы сейчас находимся. Если посмотреть просто на статистику за апрель-июль, из российского рынка ОФЗ ушло иностранных инвесторов на 350 млрд рублей, практически 6 млрд долларов мы потеряли и определенный объем еще потеряем по итогам августа. Так работает плавающий курс, что как только потоки капитала меняются в ту или другую сторону, это сразу находит отражение на курсе. Если бы ЦБ сейчас начал пытаться таргетировать курс на каком-то уровне более крепком, например, для этих иностранных инвесторов, которые начали резко выходить в одну дверь, просто была бы обеспечена дополнительная прибыль. Здесь плавающий курс как раз играет роль инструмента, который компенсирует этот отток капитала, который пошел, делает привлекательными новые инвестиции. Да, сейчас мало кто решается при такой волатильности открывать позиции в рубле, но, поверьте мне, через полгода можем столкнуться с ситуацией, что те, кто открыл длинные позиции в российских облигациях, в российском рубле, именно в текущий момент заработают очень хорошую прибыль. Вот гораздо более яркий случай конца 2014-2015 года, когда все боялись, что все будет плохо и сейчас мы пойдем выше ста рублей за доллар. На самом деле те, кто формировал позиции в тот момент, заработали очень хорошую доходность, как в рубле самом, так и долговых ценных бумагах. Во многом ситуация сейчас похожа, только амплитуда этих колебаний гораздо меньше, чем была в 2014-2015 году.
Нет, есть одно отличие. Все ожидают и закладывают риск, что будут введены новые санкции на госдолг, и в таком случае движение капитала исключительно будет формироваться в обратную сторону. Вот этот, самый неприятный сценарий, просчитан? Есть ли понятный ответ наших финансовых властей на это возможное решение?
Максим Орешкин: Я назвал цифры оттока из рынка ОФЗ. Они очень значительны, очень существенны. И тот остаток, который есть сейчас у нерезидентов, с каждым месяцем уменьшается. То есть мы в какой-то момент дойдем до точки, когда доля нерезидентов на российском долговом рынке уменьшится настолько, что утекать просто уже будет нечему.
Сейчас мы еще к какому оттоку должны быть потенциально готовы? В каких суммах миллиардов долларов?
Максим Орешкин: Я не думаю, что нам стоит ожидать, у нас просто нет тех направлений, по которым мы можем ожидать усиления оттока относительно текущих уровней. Поэтому фундаментально сейчас нужно понимать, в каком состоянии находятся фундаментальные показатели, влияющие на валютный рынок. У нас очень серьезный текущий счет. Центральный банк не выкупает валюту с рынка, по нашим оценкам, отсутствие покупок Центрального банка при такой высокой цене на нефть означает равновесный курс в районе 45-50 за доллар. То есть это тот гэп, который сейчас есть, и связан он в первую очередь с серьезным оттоком капитала, который идет в том числе с долгового рынка. Если представить себе такой сценарий, что Центральный банк в принципе прекратит покупки валюты по мере иссякания оттока капитала, курс начнет довольно серьезно и быстро укрепляться. В тот момент ЦБ вернется к покупкам валюты, и курс стабилизируется на тех уровнях, которые мы видели в начале лета.
В обновленном прогнозе на этот год, по-моему, Минэкономразвития сформулировало цифру — в среднем 61 рубль за доллар.
Максим Орешкин: Среднесрочная перспектива будет выход на уровень 63-64.
И эти цифры, несмотря на то, что накануне 70 мы пробили, эмоционально на вас не влияют, все ваши расчеты верны?
Максим Орешкин: У нас был прогноз, который мы делали в самом начале лета, и сейчас под бюджетный процесс в конце августа — начале сентября прогноз был обновлен. Все, что мы изменили, это динамику на ближайшие 6-12 месяцев. Мы учли всю ту волатильность, которая есть на глобальном рынке, санкционная история. Это привело к тому, что краткосрочный отток капитала на ближайшие 6 месяцев мы серьезно увеличили, и курс, который этому оттоку капитала соответственен, более слабый. Долгосрочно, за пределами двенадцати месяцев, мы не видим ни одной причины, почему бы эти показатели менять, потому что у нас стабильность...
Я напомню, 63-64.
Максим Орешкин: Да, стабильность курса у нас основывается на таких базовых вещах, как бюджетное правило, которое обеспечивает устойчивость в сфере государственных финансов, и долгосрочное инфляционное таргетирование с целью в 4%, то есть низкая устойчивая инфляция, которая обеспечивает стабильность валюты и ее покупательной способности в долгосрочной перспективе. Здесь эти политики все сохраняются, и фундаментально, макроэкономически мы будем возвращаться к равновесию, а сам механизм плавающего валютного курса означает, что от равновесия мы можем отклоняться, отклоняться на довольно значительные расстояния, все это связано с краткосрочными потоками капитала и настроениями, которые есть на рынке.
63-64...
Максим Орешкин: Даже вы задаете вопрос в негативном ключе, потому что видите....
Потому что негатива сейчас гораздо больше психологически.
Максим Орешкин: Правильно. Вы знаете известную цитату Уоррена Баффета: покупать нужно тогда, когда боишься. Потому что, когда все хорошо и все уверены в чем-то, означает наоборот, что у этого актива перспектив немного. Поэтому сейчас мы отклонились, все находятся в некотором нервозном состоянии на рынке. Это все транслируется в те значения, которые мы видим, но по мере того, как ситуация дойдет до определенного пика и начнет разворачиваться, мы увидим такое же быстрое движение и назад.
В связи с теми событиями, которые сейчас не в политике, а чисто на рынках развивающихся, страны, которые являются импортерами нефти, падают одна за другой. Допустим, нас, возможно, ждет следующая неприятность — просто падение цен на нефть. Можно такое прогнозировать и как это тогда повлияет на общую картину у нас?
Максим Орешкин: Это как раз то, что у нас заложено в прогнозе. У нас заложено снижение цен на нефть в среднесрочной перспективе ближе к уровню в 60 долларов за баррель, сейчас это 78, то есть довольно серьезное снижение.
60 — это небольшое снижение для нефти.
Максим Орешкин: Все-таки это 20%.
Два года назад она до 28 падала.
Максим Орешкин: Как раз на такие сценарии у нас и рассчитано то бюджетное правило, которое было введено, которое берет отсечку в 40 долларов за баррель, то есть это те уровни, которые уже совсем далеко находятся от текущих значений, говорят о том, что устойчивость и бюджета, и платежного баланса при 40 долларах за баррель тоже будет на достаточно хорошем уровне. Просто если посмотрите, мы и год назад закладывали снижение нефтяных цен, в части, которая касается мирового экономического роста, наши ожидания по резкому замедлению тех экономик, где большие дефициты текущего счета. Это именно те экономики, которые сейчас лихорадит. Вот Турция, Аргентина, Бразилия, Индия, ЮАР — пять стран, которые имеют высокий дефицит текущего счета, который, как вы правильно сказали, усугубляется более высокими ценами на нефть для них. Понятно, что это будет иметь обратный эффект на нефтяные котировки. Опять же снижению возможному динамики спроса со стороны этих стран сейчас противостоят американские санкции против Ирана, и планы США довести поставки Ирана на экспорт до нуля, что создаст большой дефицит нефти на рынке, даже в условиях замедления экономического роста будет означать высокие котировки.
Вы со всех сторон отвечаете на все эти рыночные аргументы, которые сейчас толкают рубль вниз. Если вас внимательно выслушать, то сейчас надо продать доллар и купить рубль?
Максим Орешкин: Да.
Опять же вариант санкций на госдолг, на госбанки. Опустим риски по курсу, связанные с выходом нерезидентов с рынка нашего долга, они легко считаются, потому что цифры известны. Как бюджет будет дальше расправляться с этой ситуацией? Все-таки это тоже часть бюджетных доходов.
Максим Орешкин: Не доходов, это источники финансирования, которые привлекает бюджет. Но что нам говорят текущие данные о состоянии единого казначейского счета бюджета? Они говорят о том, что у нас ликвидности в бюджете достаточно для того, чтобы целый год вообще в принципе не занимать. То есть бюджет себя чувствует очень хорошо, с точки зрения и ликвидности, и баланса, потому что у нас профицит бюджета в районе 1% ВВП ожидается в этом году. В отличие от ситуации 2014-2015 года, когда у нас был и дефицит бюджета, который увеличивался, и проблемы с платежным балансом, сейчас к этой внешней волатильности мы подходим в очень хорошем фундаментальном состоянии.
Но у нас же есть майские указы, на которые нужно 8 трлн рублей за шесть лет. Вот, кстати, правительство устами первого вице-премьера Силуанова в момент, когда обсуждали известное письмо, сказало: бюджету на самом деле дополнительные доходы не нужны. Из этого можно сделать вывод, что там глобально вопрос по поиску ресурсов на эти большие социальные программы, про которые сейчас редко вспоминают за другими темами, что они уже найдены.
Максим Орешкин: Сейчас бюджет, который подготовлен, де-факто уже в правительстве, он полностью сбалансирован на ближайшие три года с учетом абсолютно всех расходов на национальные проекты. Здесь и более позитивная экономическая динамика дает дополнительный позитивный поток доходов, и повышение НДС — это та мера, которая пошла на формирования пула ресурсов, в отличие от того же пенсионного возраста, потому что с точки зрения баланса для бюджета, пенсионная реформа идет с негативным знаком.
Давайте проще скажем, что правительство не сэкономит на пенсионной реформе, а на самом деле потратит больше.
Максим Орешкин: То есть это на самом деле структурная реформа, это перераспределение ресурсов, с точки зрения повышения уровня пенсионного обеспечения, которое мы будем получать предстоящие шесть лет, вот то повышение пенсии на тысячу рублей каждый год — это тот ресурс, который приходит из повышения пенсионного возраста, это структурное изменение даст довольно серьезный позитивный эффект для экономики. Там на самом деле очень много разных эффектов, потому что, например, группа населения старшего возраста — это та группа, у которой структура потребления ориентирована в первую очередь на российские товары. И более активный рост доходов в этой группе позитивно сказывается на экономической динамике.
То есть общий вывод, который напрашивается из того, что вы говорите, что никакие, даже самые неприятные, как говорят «адские» санкционные законы, ни волатильность на внешних рынках с возможным и даже ожидаемым падением цен на нефть не повлияют на общую рамку нашей макроэкономической стабильности?
Максим Орешкин: Конечно, зайти можно очень далеко, и тогда весь мир в принципе изменится. Мы видим, что происходит в отношениях США и Китая, с точки зрения торговых войн, введения пошлин. Если там все будет усугубляться, то это будет оказывать очень серьезное влияние на американскую и китайскую экономики. Всегда существуют такие действия, которые могут кардинально изменить ландшафт, причем это касается не только нашей страны, это касается любой страны мира. В рамках того фарватера, в котором мы сейчас движемся, пока вряд ли стоит ожидать какой-то катастрофы.
Вы сами упомянули торговые войны. А каков потенциальный эффект для России от тех процессов, которые, очевидно, пока что заходят именно в это русло.
Максим Орешкин: К этому периоду глобальной волатильности Россия подходит в очень хорошем состоянии, с точки зрения макроэкономических фундаментальных показателей. Это дополнительная подушка безопасности, которая есть. Но, как я и сказал, если торговые войны зайдут очень глубоко, это будет болезненно для всей мировой экономики.
А как это скажется конкретно на нас? Так кажется, что нам стоит больше бояться именно американских санкций, которые могут, возможно, резко ограничить наши доходы от экспорта, в силу того, что и в расчетах мы можем оказаться скованными, и от рынков, по алюминию это уже происходит, фактически закрывается. Кажется, нам вот этого надо бояться, а не того, как Америка с Китаем пошлины друг против друга вводят.
Максим Орешкин: То, про что вы говорите, это на самом деле уже, как недавно выразился премьер-министр, экономическая война. Это уже совсем другая история.
Так мы фактически уже там.
Максим Орешкин: И то, что происходило до текущего момента — это больше тактические истории локальные. А если мы говорим о полном запрете расчетов или санкциях на госбанки, которые составляют большую часть экономической банковской системы РФ, то это уже действительно война, то есть на самом деле переступление через некоторую границу.
Ну, допустим, так и произойдет, причем не важно, госбанки или не госбанки, речь идет просто о крупнейших российских банках, какие бы они ни были, те, которые обслуживают крупные бизнесы, через которые идут крупные экспортно-импортные расчеты.
Максим Орешкин: Я думаю, что определенное более внимательное отношение со стороны США к этим мерам, которые они применяют, будет. Мы видели это уже по примеру «Русала», когда были сначала введены совсем жесткие санкции, потом они были изменены.
Потом их просто перенесли. А сейчас, как говорит «Русал», что он будет сокращать производство тем не менее в Сибири на крупнейших заводах.
Максим Орешкин: Перенесли по той самой причине, что поняли, насколько серьезное решение они приняли, они недооценили просто последствия тех решений, которые они принимают, и поняли, что то действие, которое они предприняли, угрожает европейской экономике, американской экономике, «Русал» как крупнейший экспортер алюминия в мире влияет на очень большое количество цепочек добавленной стоимости.
А разве что-то изменилось? Мне кажется, Минфин США ничего обнадеживающего не передал трейдерам.
Максим Орешкин: Увидим, что произойдет в ближайшие месяцы.
Вы думаете, что такой сценарий, в котором все эти меры войдут, маловероятен?
Максим Орешкин: Он маловероятен, к нему нужно быть готовым.
Против Ирана ввели все это, почему против нас?
Максим Орешкин: Еще раз повторюсь, к таким сценариям нужно быть готовым, понимать, что нужно будет действовать, и такое понимание на уровне правительства и на уровне ЦБ присутствует, но еще раз повторю, что такие меры — это уже будет объявление глобальной войны против России в экономике с плохо просчитываемыми последствиями. То, что происходит в мире, мы видим ту же эскалацию, то, о чем мы уже говорили, между США и Китаем.
А вот это как нам может повредить, кроме наших трудностей?
Максим Орешкин: Эта жесткая тарифная политика со стороны США в условиях, когда экономика США уже перегревается, попытка затянуть дополнительный спрос на американских производителей по более высоким ценам будет приводить к ускорению инфляционной динамики в США, замедлению экономического роста в итоге через повышение процентных ставок.
А нам-то что? Мы же не торгуем с Америкой.
Максим Орешкин: Америка — это большая часть глобальной экономики, это влияние на общий уровень глобального спроса, потребление в том числе сырьевых товаров, и опять же влияние, то, о чем вы уже говорили, на сырьевые цены, на цены на нефть.
Мы учитываем тот факт, что если торговые войны будут развиваться, то в какой-то степени мы можем оказаться крайними, потому что все начнут защищать свои рынки. С этой стороны нам нужно к чему-то готовиться?
Максим Орешкин: Мы сегодня находимся во Владивостоке, где вчера происходили переговоры с японскими партнерами, сегодня будут переговоры с китайскими партнерами, с южнокорейскими. Если посмотреть на динамику наших торговых взаимоотношений, с Японией у нас товарооборот растет на 20%, с Китаем — на 30%. Между Россией и азиатскими партнерами, например, проблематики торговых войн не существует. Наоборот здесь для России, скорее, возможность в том числе для того, чтобы там, где у нас есть конкурентоспособная продукция, занять те ниши, которые освобождаются на том же китайском рынке.
В части подготовки к этой экономической войне, о которой мы говорили, было заявлено на разных уровнях официальных. Наш главный ответ: мы собираемся развивать расчеты в национальных валютах, минуя доллар. Мне кажется, что ни одна нефтяная российская компания, если ее правительство не заставит принимать расчеты в других валютах, сама этого делать не будет. Принудительные меры могут быть для того, чтобы начать этот процесс, потому что до сих пор это были разговоры?
Максим Орешкин: Не совсем разговоры. Потому что, если мы посмотрим торговлю России и Китая, то здесь двузначные значения, то есть больше 10% уже идет в национальных валютах. Чтобы активнее приходили другие компании, должна оставаться та инфраструктура, которая необходима для этих платежей, с инфраструктурой торговли.
Как это будет происходить? Могу предположить, что, допустим, Россия и Китай, Россия и Индия, большие очень центральные банки, каждый центральный банк может иметь в своих авуарах валюты друг друга, чтобы агентам экономической деятельности давать эту валюту для совершения операций.
Максим Орешкин: Там несколько вопросов важны: ликвидность валютных пар обеспечения со стороны маркет-мейкеров, здесь мы...
То есть у нас, например, должны быть юани, чтобы дать нашему импортеру.
Максим Орешкин: Не только. Должны быть те банки или другие финансовые посредники, которые присутствуют на рынке и обеспечивют де-факто низкую комиссию за конвертацию из одной валюты в другую напрямую. Это должно поддерживаться постепенным, вы правильно говорите, переводом торгово-экономических взаимоотношений в эти пары, что будет еще сильнее усиливать ликвидность, и, конечно же, взаимное проникновение финансовых рынков, то есть выпуск экономическими агентами из этих двух стран обязательств в валюте другой страны, чтобы обеспечивать дополнительный приток ликвидности в эту систему.
Но чтобы это в принципе работало, упрощенно: у Банка Китая должны быть рубли, а у Банка России должны быть юани, чтобы они могли валютные свопы не через доллар проводить.
Максим Орешкин: Я как раз говорю, что не только у центральных банков.
Ну они потом своим банкам дадут.
Максим Орешкин: Нет, коммерческие банки должны здесь делать необязательно через центральные банки. Они могут выпускать обязательства, номинированные в валюте на финансовом рынке другой стороны. Они должны обеспечивать ликвидность в торговле, чтобы импортер чего-то из Китая мог прийти на рынок и увидеть, что купить юани за рубли стоит не дороже, чем купить доллары за рубли. В этом случае он с удовольствием будет потихонечку перестраиваться на использование ими национальных валют. И база определенная уже есть. Я уже сказал, что больше 10% у нас уже платежей проходит в рублях и юанях.
Ну, почти 90% все равно проходят через доллар.
Максим Орешкин: Правильно. Но здесь постепенное движение с постепенным включением в эту орбиту..
Какие-то специальные действия со стороны правительства и центральных банков можно ожидать? Или мы будем просто наблюдать?
Максим Орешкин: Есть определенный план, который дорабатывается правительством и Центральным банком, и в ближайшее время здесь, я считаю, что нужно будет действовать более активно.
С учетом ситуации на рынке, такой, уже застывшей, активы стоят очень дешево, начиная с 2014 года, у нас правительство решило — не будем проводить приватизацию на таком рынке. Мне кажется, пора привыкнуть к этим ценам, они вряд ли изменятся, цены на наши активы. И премьер Медведев сказал на последнем заседании правительства, что доля госсектора очень высокая препятствует развитию конкуренции. Можно ли ожидать, что правительство изменит свой подход к приватизации?
Максим Орешкин: В первую очередь мешает конкуренции не наличие крупных пакетов в крупных компаниях, а, скорее, малые и средние компании, унитарные предприятия, и поэтому здесь позиция, если вы посмотрите недавно принятый план по повышению доли инвестиций в ВВП до 25%, там стоит пункт о полном запрете создания ФГУПов и МУПов, и здесь развитие конкуренции именно в этой области, потому что это очень важно с точки зрения здоровья экономики в целом. То, что касается крупных пакетов, то здесь вопрос стоимости не является каким-то превалирующим, здесь, скорее, вопрос стратегии развития того или иного актива. И здесь мы по целому ряду активов работаем с поиском стратегических партнеров на азиатских рынках, для того чтобы активы получали новую жизнь и активнее развивались. Потому что если просто продать долю в крупной компании, то от этого можно получить только деньги, а деньги бюджету сейчас не очень-то нужны, тем более это разовое, не долгосрочное влияние. Здесь важно смотреть на то, как тот или иной актив после получения новых акционеров будет развиваться, какие у него будут дополнительные возможности.
Помните, наверное, как Герман Греф дискутировал, полемизировал с Эльвирой Набиуллиной несколько лет назад, говорил: давайте приватизируем Сбербанк, пусть доля государства будет ниже 50%.
Максим Орешкин: В части банков...
Нет, вот сейчас бы, допустим, он сказал: а Сбербанк — больше не государственный банк. Огромная публичная компания с огромным количеством акционеров, с какой-то долей государства. Как вы думаете, может быть, его решение сейчас бы пригодилось?
Максим Орешкин: Нам в банковской сфере, и это записано в плане по инвестициям, сначала нужно разобраться с теми банками, которые недавно перешли на баланс государства, банк «Открытие» тот же самый. И Центральный банк здесь полностью согласен, что в ближайшие годы из этого актива нужно выходить. То есть здесь можно гораздо быстрее сделать движение вперед, его нужно сделать.
Мы на острове Русский, который помимо того, что это университет, кампус и так далее, еще объявлен и российским офшором. И как раз «Русал», одна из последних крупных компаний, которая вообще перерегистрировалась в России, собирается перерегистрироваться здесь. Вы можете объяснить, в чем смысл российского именно офшора? Потому что юрисдикция остается российской, все-таки все абсолютно в бизнесе, там номер один в выборе офшорных юрисдикций не налоговые режимы называют, а право и суд, и проблемы передачи по наследству в том числе сейчас очень актуальная тема. Значит, право здесь остается российское, а в чем офшорность?
Максим Орешкин: Мне слово «офшор» не нравится, потому что при слове «офшор» у нас сразу ассоциация либо с Калмыкией, с налоговой дырой, с черными офшорами за границей, где можно прятать деньги от правосудия. Здесь у нас специальный административный район, и как раз те первые изменения, которые мы сделали, в области корпоративного права, это возможность иметь такой же режим, как в других офшорных юрисдикциях, таких как Кипр, Джерси, то есть это специальные условия налогообложения.
Для этого нужно иметь, во-первых, чуть-чуть другой Гражданский кодекс.
Максим Орешкин: Нет, я сейчас говорю про «международные компании». Мы долго говорили про деофшоризацию, но, для того чтобы делать деофшоризацию и компанию переводить из-за границы в Россию, раньше было нужно полностью де-факто закрыть компанию за границей и создать новую компанию в России, вот таким образом осуществлялся трансферт. Но если закрывать полностью компанию за границей, это означает необходимость погашения всех долгов и кучу других прелестей, которые нужно пройти при закрытии бизнеса. Сейчас у нас введено в законодательство понятие «редомициляция», это возможности переноса компании из одной юрисдикции в российскую без изменения названия компании, структуры, ее обязательств, то есть она берется и переносится просто. Процесс переноса впервые стал возможен без каких-то серьезных издержек.
В этом и заключается офшорность острова Русский?
Максим Орешкин: Я слово «офшор» не люблю...
Вы его сами в правительстве придумали, теперь все его [используют]…
Максим Орешкин: В правительстве его не придумывали, законопроект называется «Специальный административный район», там действительно сделана специальная история, связанная с корпоративным законодательством, международные компании, возможность переноса, налоговый режим такой же, как во многих других юрисдикциях, связанный с налогообложением пассивного дохода.
Мне не очень понятно, что такое пассивный доход и чем он отличается от всей остальной территории.
Максим Орешкин: Есть же дивиденды, которые получают от активов. Когда есть холдинговая компания...
Да, вот что я точно знаю, что в России фактически не существует юридических условий для существования холдинга, который объединяет макаронную фабрику, производство гвоздей, вагонов, нефти и так далее. И когда владелец всех этих активов может аккумулировать всю прибыль на холдинг и развивать то направление, которое он сейчас считает нужным. Это для российских компаний будет нарушением массы налоговых правил.
Максим Орешкин: То, что мы сейчас сделали, касается в первую очередь аккумулирования доходов от компаний, находящихся в других юрисдикциях, но мы уже с министерством финансов договорились, что этот режим холдинговых компаний будет впоследствии распространен на территории всей страны.
Но сейчас, именно здесь, на острове Русский, именно эта проблема будет решена?
Максим Орешкин: Да.
То есть здесь нормально сможет функционировать холдинг, владелец разных газет, пароходов и так далее?
Максим Орешкин: И причем не просто существовать, он также сможет его относительно легко и перенести без каких-то серьезных потерь из другой юрисдикции. Понятно, что сейчас режим новый, и сразу туда не побегут перерегистрироваться, потому что не понимают, как будут проходить процедуры.
«Русал» вынужден.
Максим Орешкин: Правильно. И как раз показав хороший пример, если здесь удастся все сделать, если его холдинговую компанию отпустят с Джерси, редомициляция — это процесс, когда из одной юрисдикции отпускают, в другую принимают. То есть мы здесь готовы принять.
Там должно быть добро, что там не пройдет процедура банкротства, а иначе скажут: нет, сначала закройте все...
Максим Орешкин: Да-да.
Но это мы пока не знаем.
Максим Орешкин: Пока не знаем, сейчас будем смотреть.
Последний вопрос, почти гуманитарный. Вы пригласили на работу в министерство экономического развития молодых специалистов из компаний «большой четверки», аудиторско-консалтинговых, многие из них пошли. Разбежались ли, чем они заняты, зачем они вам нужны? Что им нужно? Они такого, нечиновничьего типа, и к другим на другие заработки ориентируются в перспективе, просто молодые пока.
Максим Орешкин: Тот опыт, который можно получить в министерстве, особенно в министерстве экономического развития, очень сложно получить где-то еще. Широкий взгляд на те события, которые происходят в экономике, те процессы, которые идут, можно получить только здесь, и люди как раз идут за опытом, за интересными проектами.
Они не уходят?
Максим Орешкин: Кто-то уходит, кто-то приходит, всегда есть движение внутри коллектива, специальные административные районы, в том числе недавно пришедшие люди в министерство делают. Сейчас делаем новый национальный проект по малому и среднему предпринимательству, тоже вновь пришедшие люди этим занимаются. Производительность труда и целый набор проектов, которые реализуются в министерстве, я бы сказал, даже идет такой сплав того коллектива, который был в министерстве, тех опытных сотрудников, и вновь пришедших сотрудников, который обеспечивает оптимальный микс.
