Режиссер рассказал Business FM, что думает о последних событиях в культурной жизни страны, в том числе о «деле Серебренникова»: «Если раньше я рассчитывал на одну работу в России, то сейчас я вижу, что все планы рушатся»
Театральный режиссер Максим Диденко. Фото: Вячеслав Прокофьев/ТАСС
В Москве — премьера спектакля «Десять дней, которые потрясли мир» Максима Диденко. Режиссер рассказал Business FM о новой постановке, а также ответил на вопросы, что он думает о «деле Серебренникова», общается ли с артистами из его труппы и нет ли у него мыслей об эмиграции.
У вас большая премьера — один из самых ожидаемых спектаклей осени. В Музее Москвы, в пространстве любимовской выставки к столетию Любимова — спектакль «Десять дней, которые потрясли мир», который вы делаете в том числе и по следам знаменитого спектакля Любимова, но в основном по книге Джона Рида о революции. Он будет идти всего десять дней, билеты стоят 4000. Создаете ажиотаж?
Максим Диденко: Вы знаете, в этом проекте все очень естественно складывается. Мне позвонила Каталин Любимова и предложила на юбилей Юрия Петровича сделать в его честь какой-нибудь спектакль. Я исследовал все названия, которые он ставил, и понял, что совпадение столетнего юбилея Юрия Петровича и столетнего юбилея революции наводит меня на единственное название, и это — «Десять дней, которые потрясли мир».
А вы с книгой американского журналиста Рида до этого были знакомы, читали ее?
Максим Диденко: Я о ней слышал, но никогда не читал. То есть название «Десять дней, которые потрясли мир» я знаю со школьных лет, но так, чтобы читать — нет, такого со мной не было. Собственно, я озвучил эту идею Каталин и сразу сказал, что хочу делать это с Мастерской, предварительно позвонив Дмитрию Владимировичу Брусникину. Он меня очень поддержал, и с той поры мы какое-то время где-то в течение четырех месяцев бегали по всей Москве в поисках пространства и денег для этого проекта. В общем, обсуждали это с очень разными людьми, и оказалось, что очень много людей хотят это поддержать, но пространства в силу множества причин все никак не находилось. И в какой-то момент мы пришли в Музей Москвы и сказали, что у нас есть такая идея. Алина Сапрыкина, директор, ответила: «А у нас уже идет выставка, посвященная Любимову. Вы можете где-нибудь тут в уголочке тоже что-нибудь поделать». Мы говорим: «У нас в уголочке не получится — такая большая идея, нам нужно много места». Она говорит: «Ну, не знаю, не знаю...» Я: «А кто делает выставку?» Отвечает: «Художник Алексей Трегубов». Я позвонил тут же Леше, мы наметили с ним встречу. Оказалось, что само пространство выставки подразумевает, что там должен происходить некий спектакль, оно абсолютно театрально, состоит из череды театральных пространств. И таким образом сложилась вся эта история. Так как это предложение от Каталин поступило ко мне достаточно неожиданно и не так давно, в феврале, у меня уже было расписано достаточно подробно время моих работ в этом сезоне, пришлось все очень сильно двигать, в том числе график Мастерской. Месяц-полтора на репетиции — и эти десять дней для спектакля пришлось вместить в невероятную занятость вообще всех участников проекта. Оказалось, очень логично, что десять дней, и у всех нашлось это время. В общем, это такая акция, скорее, чем обычный спектакль, в пространстве выставки, посвященной Любимову и революции, этому большому юбилею.
Спектакль «Десять дней, которые потрясли мир». Фото: Вова Яроцкий
Все-таки у вас есть жанр, он обозначен, это спектакль-променад, или жанр sight-specific. В прошлом году вы ставили иммерсивный спектакль «Черный русский», который был невероятно коммерчески успешен и породил целую волну иммерсивных спектаклей по всей стране. Их стали делать очень многие, вплоть до того, что в ресторанах стали проводить иммерсивные ужины, иммерсивные концерты, все вокруг стало иммерсивным. Здесь вы идете чуть-чуть дальше. Если я правильно понимаю, действие разворачивается во всех комнатах любимовской выставки сразу, а зритель оказывается на стороне журналиста Рида, который видит революцию своими глазами. Все так?
Максим Диденко: Точно.
Как вам эта форма пришла на ум?
Максим Диденко: Мне показалось просто, что, когда человек путешествует по городу, он так или иначе совершает выбор, куда ему пойти или за каким героем последовать, и это очень сильно отражает позицию самого Рида. Я подумал, что это интересно и надо срочно это брать, такую форму повествования — не нарративную, где нарратив сам зритель создает для себя самостоятельно. Он либо отвлекается, либо увлекается, либо его увлекает само пространство, либо какая-то одна из линий, один из персонажей; либо он хаотически мечется по всему пространству и ничего не может понять — все варианты мне кажутся интересными.
Идет это все полтора часа?
Максим Диденко: Час сорок.
Вы можете описать какие-то мизансцены? Там же все очень конкретно. Я была на выставке Любимова. Помимо небольшого зала, посвященного спектаклю «Гамлет», посвященного его постановкам за рубежом, там есть секция, посвященная прощанию с Высоцким. Но при этом у вас туда вплетена ткань повествования о революции. Я пока, не глядя, не очень понимаю, как это работает, как вы это все соединили?
Максим Диденко: Я не совсем привязываюсь к этим любимовским названиям, просто это происходит на этой территории, но все повествование выстраивается вокруг революционных героев и событий. Зал, посвященный прощанию с Высоцким, совершенно не закручен на Высоцкого — он минует тему Высоцкого. Например, в зале «Галилео Галилей» сидит Вениамин Борисович Смехов и рассказывает в течение всего спектакля разные истории интересные.
То есть можно просто стоять и слушать.
Максим Диденко: Да, можно просто у него в комнатке закрыться и послушать Вениамина Борисовича.
Любимовская постановка была для своего времени достаточно новаторской. Если мне не изменяет память, после спектакля зрителям предлагалось голосовать за то, кто победил. У вас тоже достаточно новый sight-specific. Вы это сами придумали или были какие-то аналоги, подобные акции?
Максим Диденко: Мне кажется, жанр «театр в музее» довольно распространенный, множество бродилок было, и даже в Москве. Как Борис Юрьевич Юхананов (худрук Электротеатра «Станиславский». — Business FM) утверждает, он этим занимался еще в 1980-е годы, мы с театром «Дерево» делали такие вещи в Германии. В каком-то смысле это эксперимент с форматом, он достаточно распространенный. Даже в Москве сейчас — тот же самый «Черный русский», или «Вернувшиеся», или «Норманск».
Билеты по 4 тысячи рублей — это дешевле, чем на «Черного русского», там были и по 5 тысяч, и по 11 тысяч. И дешевле, чем на оперу-променад «Пиковая дама», которая запустилась буквально на этой неделе, там по 10 тысяч рублей. То ценообразование, которое мы видим здесь: сколько людей вмещает этот спектакль sight-specific, он на сколько рассчитан? Как получилась эта цена?
Максим Диденко: Это, совершенно очевидно, проект, который изначально не был коммерческим, мы его сделали при поддержке правительства Москвы, Фонда Любимова. Что касается количества людей: наверное, 150 человек совершенно спокойно разместятся внутри всей этой истории. 4 тысячи — это не очень-то и дешево, если так говорить, но, с другой стороны, если спектакль пройдет всего десять раз, то это полторы тысячи человек. При том масштабе и размахе работы, которая проведена, при той совершенно оперной гигантской декорации, которую сделал художник Леша Трегубов... Ну, с одной стороны, жалко (что мало), а с другой стороны, в этом есть красота какая-то — это что-то огромное и мимолетное.
Хочу поговорить об экономике театра. Возможно ли сейчас что-то делать без помощи государства?
Максим Диденко: Что-то, конечно, можно делать, но возникает вопрос — что. Например, «Черный русский» был сделан без помощи государства. Это абсолютно частная история, но нужно и важно понимать, что «Черный русский» имел совершенно какой-то феноменальный формат. Игралось десять спектаклей в неделю, иногда больше, и работала целая какая-то совершенно колоссальная команда. Феноменальная сама по себе конструкция. То, что это все не провалилось, своего рода чудо. Ну и то, что это все окупилось, и так далее.
С каждым весенним днём мы всё сильнее чувствуем приближение неминуемого завершения шоу. В этот уик-энд 9 и 11 марта Мар...
А почему вы, кстати, не продолжаете работать в этом направлении?
Максим Диденко: Я продолжаю. Просто пока это секрет. Ну а театр, во всяком случае русский репертуарный театр, весь только благодаря государству и существует. Если бы не было государственной поддержки, боюсь, ни один театр бы не остался на плаву.
Я на самом деле не могу вас не спросить о ситуации вокруг Кирилла Серебренникова. Как вы себя чувствуете? Как вообще чувствует себя театральная общественность в контексте этих событий?
Максим Диденко: Ужасно. Кажется, что мы теперь живем в каком-то совершенно другом мире, в котором действуют совершенно иные какие-то законы и правила, где, в общем, художник может быть подвержен каким-то совершенно необоснованным гонениям. И то, что все сотрудники, просто все сотрудники «Гоголь-центра» сейчас ходят в Следственный комитет на допросы, включая уборщиц, актеров, не знаю, заведующих хозчастью и так далее, мне кажется, это какой-то нонсенс. Это, конечно, очень подавляет и совершенно лишает всяческого вдохновения, желания работать.
Вы в этой связи начали думать, может быть, об эмиграции?
Максим Диденко: Начал, конечно, начал. Ну а как? Тут же, видите, вариантов не получается никаких. В связи с тем, что просто сегодняшняя реальность как-то… Я сейчас ставлю в Петербурге спектакль и с большим удивлением обнаруживаю, какое открылось огромное количество замечательных ресторанов по всему городу. И я вижу абсолютно счастливых, довольных людей, которые едят вкусную еду, на улице, в красивой одежде. И в то же время я вижу крестный ход, не знаю, огромное количество, сто тысяч человек, и во главе этого крестного хода идет Виталий Милонов, а за ним идет актер Сергей Мигицко с крестами и с призывами закрыть «Матильду». И это прямо после бомбометания в студию «Лендок» происходит. Меня, конечно, все это ошеломляет. Как будто бы два несовместимых совершенно мира существуют на одних и тех же улицах. И в этом смысле, конечно, события 1917 года, столетней давности — сколько я читал про то, как люди ходили в театр и в то же время по улицам ездили броневики, — как мне кажется, это немного напоминает такое, несовместимостью своей. Я русский человек, у меня тут живут родители, дети. Это, наверное, малодушие — думать об эмиграции, в конце концов, но мысли такие, конечно, возникают.
Вы сказали, что мир меняется и появляются какие-то новые правила. А театральной общественности понятны эти новые правила?
Максим Диденко: За всю театральную общественность отвечать довольно сложно.
Но те, с кем вы общаетесь?
Максим Диденко: Я могу сказать о самом процессе производства спектакля сейчас: все административные силы театра настолько напуганы, что происходит столько абсурдных, совершенно бессмысленных лишних движений…
Например?
Максим Диденко: Я не могу об этому говорить, это же будут показания какие-то, понимаете? Просто мы живем в мире, где вся театральная работа может быть высказана в термине «показания» и — какие там еще термины? Надо выучивать их уже, носить с собой Уголовный кодекс Российской Федерации в кармане, чтобы быть в курсе всего, действительно вникать в какие-то вещи. Надо совершенно точно, чтобы был адвокат.
У вас есть?
Максим Диденко: Нет пока. Чтобы был телефон своего адвоката, чтобы всегда можно было с ним созвониться в любую секунду. Возникает мир, в котором взять могут любого, в любой момент, по какой-нибудь совершенно любой причине.
Вы в этой связи корректируете свои творческие планы, темы и персонажей, которых вы выбираете? С одной стороны, есть люди, которые могут искренне обидеться, с другой, есть люди, которые могут обидеться, но уже по другой какой-то причине.
Максим Диденко: В любом случае, конечно, я держу это в зоне внимания, но под это подстраиваться очень сложно. Это немного хаотическая сила для меня, не всегда объяснимая. Она очень сильно связана с таким абсурдом. И подстраиваться под нее, становиться частью этого абсурда... Мне не хочется его поддерживать никак. Наверное, нет. Но я просто ощущаю, что в моей жизни появляются совершенно другие ориентиры и совершенно меняются планы на будущее. Мое будущее деформируется очень сильно в связи с этими событиями. Если раньше я рассчитывал на одну работу в России, то сейчас я вижу, что все планы рушатся по каким-то, видимо, совершенно разным причинам. Будущее становится все туманнее — вот то, что я ощущаю. Если ранее у меня было ощущение будущего, расписанного на два года вперед, то сейчас даже через полгода не очень ясно что будет.
Вы упомянули сотрудников «Гоголь-центра». Вы с кем-то из них общаетесь? Они что-то говорят о том, как себя чувствуют? Театр продолжает работать, они играют спектакли…
Максим Диденко: Они ведут сейчас очень закрытую жизнь в этом плане, если я даже кому пишу «Как дела?», то они отвечают: «Я не могу ничего писать тебе».
А вы сами в последнее время были в «Гоголь-центре»? Смотрели последние спектакли Кирилла?
Максим Диденко: Нет, давно не был. Я же сейчас ставлю в Питере спектакль.
Кстати, в каком театре?
Максим Диденко: В «Приюте комедианта». Я ставлю «Собачье сердце». Профессора Преображенского у меня там играют два замечательных народных артиста. Один — Николай Чиндяйкин из Москвы, а другой — Валерий Кухарешин из Петербурга. Там я собрал своих друзей, замечательную команду молодых артистов из разных театров петербургских. И на каждую роль у меня есть два состава, там получается бесчисленное количество версий, потому что каждый артист привносит очень собственную интерпретацию роли, и, когда они перемешиваются в разных комбинациях, получаются совершенно разные какие-то варианты спектакля. «Собачье сердце» — это мой любимый текст и любимый автор. Я давно мечтал сделать эту вещь. На самом деле, не так легко было договориться с наследниками. Виктору Михайловичу Минкову как-то это удалось. И там я тоже использую видео, сейчас очень интересно использовать в спектакле киноязык. Там в том числе я подключаю очень много живых онлайн-камер. Возникает диалог и с кино Бортко, и с текстом. Но прежде всего, конечно, с текстом. Интересно, что все-таки кинофильм и образ Евгения Евстигнеева в кино настолько мощно врощен в генетическую уже память…
В культурный код.
Максим Диденко: Да, в культурный код советского человека. Мне просто показалось, что очень важно все эти слова произнести в сегодняшней нашей реальности и посмотреть, что с нами изменилось. И оказывается, что очень многое.
Я все-таки еще раз хочу вернуться к теме Кирилла Серебренникова. Вашим друзьям в театральной общественности, может быть вам самому понятно, почему так получилось?
Максим Диденко: Все теряются в догадках, но всем все понятно.
Об этом вслух не говорят?
Максим Диденко: Кто как. Кто-то говорит, кто-то не говорит. Но мне кажется, это все-таки прежде всего политический акт. Театр Кирилла достаточно долго пытались как-то прикрыть, лишив его финансирования или (поднимая) какие-то вопросы с огромным долгом, и так далее. И театр все-таки выстоял. Мне кажется, он вокруг себя создает очень интенсивную живую среду мыслящих людей. На самом деле, сейчас билеты в театр продаются гораздо лучше. Еще лучше и лучше. И там постоянно полные залы. Возможно, кого-то это не устраивает.
