Губернатор Сахалина: эксперимент с углеродными квотами может начаться уже в марте

Валерий Лимаренко: У любого такого дела есть несколько проектных линий. Первая проектная линия — это законодательство. Сейчас уже подготовлен федеральный закон, он находится в Государственном правовом управлении и должен выйти в Думу, ну, во всяком случае, мы так хотели бы, в этом году. Мы поставили задачу, чтобы в этом году законопроект прошел, но в принципе это так или иначе терпит до марта будущего года. В этой ситуации если мы уложимся по срокам, то будем уже с законом о климатическом эксперименте. [У нас первых будет принят этот закон], затем к нему могут присоединиться другие регионы, по мере того как они будут готовы к этому, это первый аспект.

Теперь что касается реальных подвижек по климатическим проектам, сейчас мы уже ими занимаемся. И я вам хочу сказать, что мы работаем вместе с базовыми компаниями энергетическими, и как только этот закон будет принят, мы тут же запустим фазу, когда вместе с этими предприятиями установим все лимиты или квоты. И эти лимиты и квоты фактически и будут основой для того, чтобы вести «углеродную бухгалтерию» или «углеродный учет». Вообще говоря, давайте принципиально сразу скажем, что такое углеродная нейтральность.

Валерий Лимаренко: Совершенно правильно. Давайте скажем так: если предприятие потребляет энергию, оно оставляет углеродный след. Почему? Потому что для производства энергии требуется, чтобы сжигалось топливо. Если генерация энергии осуществляется с помощью ветра, солнца или атомной энергетики, к примеру, то углеродного следа вообще нет. А если газ, уголь — он есть. Но от угля почти вдвое больше, чем от газа, поэтому переход с угля на газ — это и есть климатический проект. Или, например, если бензиновую машину заменить на электрическую или на газомоторную, тоже уменьшится углеродный след, и это есть климатический эксперимент. Поэтому смотрите, Сахалинская область, например, производит 12,3 млн тонн CO₂ выбросов...

Валерий Лимаренко: Это уже подсчитано, потому что инвентаризация прошла. Инвентаризация по поглощению тоже прошла и составила 11,1 млн тонн. Вот эта разница в 1,2 млн и есть задача, которую нам нужно решить. У нас есть против этой задачи планы по переводу на газ котельных, работающих на угле, на мазуте. У нас подписано соответствующее соглашение и подписаны соответствующие графики с «Газпромом». То есть это документы, обеспеченные финансированием, на это уходит приблизительно 30 млрд рублей со стороны «Газпрома» и аналогичная сумма с нашей стороны.

Валерий Лимаренко: Да, совершенно правильно, это большая, серьезная работа. Когда я приехал на Сахалин, приблизительно около 19-20% [потребностей в топливе] обеспечивалось газом. В 2025 году мы хотим достичь показателя 100%. Здесь еще какой фактор: нужно будет снабжать те территории, которые удалены от газовой сети, тогда туда пойдет СПГ. Мы производим большое количество СПГ, 5 млн тонн в год для экспорта, и производим небольшое количество так называемого малотоннажного СПГ, для того чтобы заправлять автомобили, заправлять небольшие газовые котельные, электрические станции, которые могут работать на СПГ.

Сейчас есть большой проект по Курильским островам, то есть мы планируем все Курильские острова обеспечивать энергетикой через СПГ, «Газпром» будет строить хранилище, а мы протянем эти трубы от хранилищ к генераторам электричества, котельным, которые вырабатывают тепло. [Это называется] регазификация, дальше все идет так, как обычно. Кстати, СПГ чище, чем обычный газ, потому что при сжижении его очищают. У нас есть план по переводу автомобилей на электричество и на газ. Мы с ВЭБом делаем большой проект на основании существующей нормативной базы, будем менять 125 автобусов на электрические, строим специальную базу под электрические автобусы, уже начинаем, уже проектируем и строим. Это будет большой успех, потому что в центре города электрические автобусы сильно снизят углеродный след, тем более посреди дня [обычные автобусы на бензине] стоят в пробках и дымят, что нехорошо.

Валерий Лимаренко: Да, совершенно правильно, у нас в основном электричество производится на газе. У нас есть одна котельная ГРЭС-2, которая работает на угле, но там стоят фильтры, и она современным образом сделана. Хотя в будущем ее было бы правильно перевести на газ. Так вот, например, у нас есть специальное законодательство на Сахалине, которое позволяет менять, например, бензиновые моторы на газовые за счет областного правительства. И это работает как для частных компаний, так и для населения, есть целая система стимулирования, и у нас этот процесс идет. И независимая нефтяная компания, которая сейчас зашла на рынок вместо «Роснефти», строит дополнительные газовые заправки. «Газпром» заходит с компанией «Газпром гелий», чтобы заниматься транспортировкой СПГ, в частности использовать при этом, например, камазовские машины, которые будут перевозить груз. Все эти программы формируются и снижают углеродный след.

Промышленность как участвует в этом деле? У нас работают крупные компании мирового уровня: Shell, Exxon, Sakhalin Energy, «Газпром». Надо сказать, что все они, будучи мировыми лидерами, участвуют в международных проектах, и там оценивается их участие в экологических проектах и мероприятиях по снижению энергоемкости. Понятное дело, что так или иначе все компании стремятся уменьшить затраты, в том числе занимаются энергосбережением, это и есть в какой-то степени сокращение углеродного следа. И поэтому, когда нам говорят, что мы пошли на эксперимент и как-то себя стиснули в «климатических тисках», и спрашивают, как мы будем дальше развиваться, то я вам хочу сказать, что этот проект нацелен, наоборот, на повышение эффективности. Потому что вообще можно на ровном месте снизить углеродный след, если ты, например, правильно утеплишь дом, меньше энергии надо будет на отопление, и получается, что снижение углеродного следа равно эффективности. Компании уменьшают издержки, значит, уменьшают стоимость и энергозатраты и углеродный след на единицу продукции.

Валерий Лимаренко: Да. Вы сразу затронули несколько тем, давайте их разберем на элементы. Европа пишет правила и заставляет нас играть по этим правилам, значит, это будет невыгодно, потому что они играют в такую игру, которая выгодна им, вот первое, что вы сказали. Второе, что вы сказали, что в России не все благополучно с углеродным следом. Это, я так понимаю, не ваша мысль, а вы цитируете то, что хором говорят в Европе.

Валерий Лимаренко: Давайте загнем пальцы. Значит, гидростанции производят около 20% энергии в России, она безуглеродная. Атомная энергетика тоже безуглеродная, это еще 20%, количество станций растет, скоро они [будут обеспечивать] 25-30% энергетики. Все остальное производится с помощью газа и небольшого количества угля. Значит, мы одна из самых благополучных стран мира с точки зрения энергетики по углеродному следу, уж во всяком случае, выглядим не хуже Европы в части использования угля для того, чтобы производить электричество, в том числе если сравнивать и с Китаем, и с Японией. Это очевидные вещи, на поверхности лежат. Европа неоднородная: например, если сесть за стол переговоров с французами, они никогда не откажутся от того, что атомная энергетика безуглеродная.

Валерий Лимаренко: У них 80% электричества производится таким образом, да. Поэтому с Европой можно провести переговоры, в результате которых они вынуждены будут признать [безопасность атомной энергии], тем более что многие европейские страны имеют атомную энергетику.

Валерий Лимаренко: Понятно, что консолидированной позиции Евросоюза не будет. А если взять американцев, где атомная энергетика присутствует в большом объеме, если взять китайцев, если взять японцев, если взять корейцев, то я скажу откровенно, никто в этом вопросе Европу не поддержит. И по поводу чистоты газа: «Северный поток — 2» — это самый чистый трубный газ, который сегодня существует. СПГ чище, но почему? Его сжимают, очищают, охлаждают. Мы развиваемся в этом направлении тоже. «Новатэк» делает СПГ, Sakhalin Energy делает СПГ и, конечно же, есть планы по развитию этого направления.

Валерий Лимаренко: Все так. А теперь как формируется цена на углеродные единицы?

Валерий Лимаренко: Смотрите, мы собираемся делать, например, водородное производство, и компания «Газпром нефть» обладает технологией утилизации CO₂. Она эту задачу уже выполняет в Европе. Так вот, когда будет заключен договор на утилизацию CO₂, это будет выглядеть так: специальные фильтры улавливают газ, а потом он закачивается в старую нефтяную скважину. И там хранится в этом хранилище CO₂, получается. Так вот, затраты на эту операцию сформируют стоимость углеродных единиц — раз. Дальше: посадка деревьев для того, чтобы снижать углеродный след за счет поглощения, — это будет второй способ определить цену. Я просто перечисляю возможные варианты. Купить какое-то оборудование, которое уменьшит энергопотребление, например частотный регулятор поставить на электродвигатель. Или, например, какое-то промышленное здание утеплить и использовать меньше энергии на его обогрев.

То есть любое вложение, которое либо экономит энергию и тем самым сокращает углеродный след, либо собственно утилизирует, либо происходит через вложения в озеленение, — это затраты или на создание, или на утилизацию. Эти способы имеют разные затраты, поэтому на рынке, если кто-то будет продавать эти углеродные единицы, они между собой будут договариваться так же, как по продаже любого другого товара, автомобиля, кораблей, металла и так далее. Можно ли будет договариваться буквально с соседями, вот одному не хватает этих углеродных единиц, а у другого они лишние, могут ли они друг другу их продать? Да, наверное, могут. Вот так и будет сформирована и цена, так будет сформирован рынок. Но для того чтобы кто-то что-то кому-то продал, должна быть создана система по учету, я ее называю углеродной бухгалтерией, и система по валидации правил. Фактически разные страны должны признавать учет и расчет этих углеродных единиц, иначе ты не сможешь их продать на международном рынке вот таким рыночным способом, о котором я рассказал. Это мы сейчас называем верификацией тех сведений и показателей, которые связаны с расчетами, и называем валидацией то, что связано со сверкой правил и взаимным признанием этих правил. И мы на Сахалине должны такую систему создать.

Наш закон, который сейчас должен выйти, имеет две особенности и два мощных столпа. Первое — это прийти к углеродной нейтральности к конкретному году, в 2025 году, к 31 декабря 2025 года. Так вот, это первое. И второе — создать рынок углеродных единиц, то есть условия, при которых эти углеродные единицы признаются международными организациями. Теперь возникает вопрос, а какими именно международными организациями? Мы для себя отвечаем, европейскими, с одной стороны, потому что мы работаем с европейскими партнерами, с другой стороны, с Азиатско-Тихоокеанским регионом, с коллегами. Теперь, а договорились ли Азиатско-Тихоокеанский регион с Европой? Еще нет, потому что нет единой системы. А есть ли предпосылки договориться о единой системе? В принципе есть, но на это уйдут годы. Я в этой ситуации касаюсь так называемой углеродной или климатической дипломатии. В прошлом веке, в 1992 году, в Организации Объединенных Наций собрались страны и заявили, что проблема существует, определили, что температура поднялась на 1,2 градуса и что это не мода, не какой-нибудь хайп, а серьезная проблема, которую признают ученые и политики.

Валерий Лимаренко: Да. 1997 год — это Киотское соглашение, в нем была поставлена задача добиться конкретных результатов, ведущие страны мира сказали, что мы должны за пять лет сократить выбросы на 5%, и из этого ничего хорошего не получилось, потому что не вовлечены были главные страны — производители парниковых газов. И только в 2015 году, когда было Парижское соглашение, оно вступило, кстати, в 2019 году в действие, там уже реально договорились более 200 стран, и мы среди этих стран есть, и была поставлена более конкретная задача. Сейчас, когда в Глазго лидеры собирались на саммите, они поставили задачи, кто к 2050 году, кто к 2060, вот Россия высказалась по поводу 2060 года, Китай называет 2060 год, а, например, Европа называет 2050 год. Верю ли я, что это произойдет? Думаю, что да, но если страны будут работать дружно, не будут толкаться, ссориться и друг другу мешать.

Валерий Лимаренко: Да. Потому что страны решают какие-то свои узкополитические задачи и специально ставят палки в колеса и кого-то тормозят. Но это тот случай, когда тормозить никого не надо, поскольку мы все живем на маленькой планете Земля, на которой поднялась на 1,2 градуса температура и все время [где-то засуха] или где-то все время наводнение.

Валерий Лимаренко: Знаете, не могу сказать, что когда вся планета огорчена повышением температуры, мы радуемся, но адаптируемся к новым условиям, и то, что у нас стало существенно теплее, дает дополнительные преимущества, безусловно. Но самое главное преимущество — это то, что мы увидели эту проблему раньше других, ведь мы не сегодня встрепенулись, мы уже некоторое время назад начали заниматься этим проектом. И когда эту тему уже начал обсуждать весь мир и политики, у нас уже готов закон и выстроены все участники эксперимента, это крупнейшие компании, которые готовы идти вот в этот проект, и наука, и бизнес, которые приходят с новыми технологиями. Вот к нам стучатся европейцы в дверь и говорят: «Хотим у вас производить зеленый водород». Указывают конкретную точку, вносят инвестиционные предложения, куда продавать, что делать и так далее.

У нас есть предложения по голубому водороду, тоже от европейцев проект, который осуществляется с «Росатомом» и «Газпромом». Есть проект «Зеленый уголь», когда уже строятся электрические конвейеры, вместо того чтобы автомобили сновали туда-сюда, крупнейший такой инфраструктурный проект в Российской Федерации по масштабу. Раньше мы добывали, пылили, возили, машины давали выхлоп, все это перегружалось в порту, это тоже пыль, а сейчас делается электрический конвейер, в будущем году будет запущен. Питать его будет, по задумке инвесторов, ветряная генерация на 67 мегаватт, которая обеспечит работу этого конвейера и работу электрического транспорта. Такую машину уже изобрели белорусы на базе БелАЗа, будет ездить, как троллейбус. То есть вот эти новые вызовы, наоборот, подтолкнули к повышению эффективности, потому что все эти проекты окупаемые и инвестиционно привлекательные.

Валерий Лимаренко: Смотрите, я не могу сказать, что сколько стоит, потому что нет рынка...

Валерий Лимаренко: Я скажу так: если он будет, а к этому идет, то это будет международный рынок. Сейчас же газ продается на международном рынке, согласны?

Валерий Лимаренко: Есть внутренняя цена, социальные программы и прочее для населения, а есть международная стоимость, которая формируется на рынке, на бирже, где спотовая цена, например, есть долгосрочные контракты, которые заключаются не по спотовой цене, а по договорной цене. Я думаю, что так будет и с углеродным рынком.