В российский прокат вышла лента русского режиссера-эмигранта «Гив ми либерти». Это то ли комедия, то ли драма о жизни потомка русских иммигрантов Вика, который живет в США и развозит на фургоне людей с ограниченными возможностями. Однажды в его минивэне оказывается толпа русских бабушек и дедушек. Получается увлекательное роад-муви, в котором есть и смех, и слезы, и надежда. Критики называют ленту лучшим русскоязычным кино об иммигрантах. Business FM поговорила с режиссером картины Кириллом Михановским.

Кирилл Михановский: Исторически мы начали писать драму. Я хотел снять что-то очень серьезное по мотивам тех историй, которые я пережил. Первые наброски были в 2006 году, они были страшно серьезные и драматичные. Прошло время, я пережил ряд очень тяжелых для себя опытов, включая провал одной большой картины, которую я делал пять лет, она лопнула в последний момент. Это было очень драматично. Я оказался в ситуации, которую можно назвать депрессией. Это продолжалось где-то год, я вытянул себя из этой ситуации. У меня, я бы сказал, улучшилось чувство юмора, я начал над собой смеяться. Таким же образом мы писали сценарий. Мы начали писать драму, и в какой-то момент эти драматические ситуации доходили до предела, и совершенно неожиданно наши герои начинали смеяться и оказывались в занятных ситуациях. Когда мы принесли последнюю версию сценария нашим партнерам, с которыми мы в какой-то момент работали, им очень понравился сценарий, они похвалили нас за замечательную комедию, что заставило нас переглянуться с моим соавтором Алис Остинен. Нам показалось: а может быть, они не о том сценарии говорят, может, мы вообще не на той встрече, не с теми людьми? Но на всякий случай мы промолчали. Это трагикомедия по большому счету. Этот материал очень близок к жизни.
Когда на фестивале Sundance показали картину, оказалось, что 15 минут материала отчего-то вырезано.
Кирилл Михановский: Получилось неожиданно. Мы собирали деньги довольно долго. В итоге в последний момент весь бюджет рухнул. Мы стояли перед вопросом: снимать картину или не снимать? Тем не менее решили снимать. Почему? Потому что уходят люди-участники, физически они просто умирают, простые, непрофессиональные актеры, они просто не дождутся других съемок. Мы хватаем камеру, хватаем группу, собираем те деньги, которые можем, пятую часть того бюджета, который нам был необходим, не принося в жертву ни одного объекта, ни одного персонажа. Снимаем в итоге вместо нормальных 40-50 дней, на которые, в общем-то, этот сценарий писался, объем колоссальный и плюс непрофессиональные актеры с ограниченными возможностями. Это все усложняется, потому что на это нужно время. За 23 дня мы снимаем в дикой совершенно гонке. Поэтому, когда я как монтажер заходил в монтаж, для меня заход в монтажную был каждый раз заходом в камеру пыток. Через пять месяцев после этих очень сложных съемок нас неожиданно пригласили на Sundance. Это было такое проклятие под оболочкой благословения, понимаете. Я меньше всех радовался этому приглашению, потому что я понимал: теперь мне выспаться не удастся, наверное, полгода, а вместо трех-четырех нормальных месяцев монтажно-тонировочного периода у меня будет пять недель на монтаж, домонтаж.
Поэтому по-настоящему я взглянул на законченный вариант не как нормальный человек в каком-то специальном зале или в монтажной комнате. Был марафон со скоростью спринта. Поэтому, когда я смотрел материал уже на большом экране на Sundance, мне были видны совершенно очевидные длинноты монтажной сборки, которые мне хотелось поменять. Даже люди, которые становились моментально фанатиками картины, говорили: длинновато. После Sundance я засел опять за монтаж, было очень тяжело. Картина не продалась на Sundance, это было для нас довольно грустное событие. Многие предсказывали, что будет война за картину и что она очень хорошо и выгодно продастся, у нее будет замечательный прокат. Три месяца я потратил на то, чтобы убрать где-то порядка 16 минут. Довольно долго работал над сценой Виктора с мамой. Даже с точки зрения монтажа самая сложная для меня лично сцена, потому что снималась в катастрофически короткие, сжатые сроки. Немножко убрал из сцены, где наш герой Дима охмуряет вахтершу.
Был еще комментарий, что для выхода картины на большой экран здорово, если всю эту историю мы сделаем короче, до двух часов. Потому что имени у меня нет, а ставить картину, которая больше двух часов, от человека без имени в кинотеатре — это очень неудобно прокатчикам, это страшно усложнит историю. У нас нет профессиональных актеров, звезд нет, снималась она в городе Милуоки, непростая по языку картина, местами с субтитрами, черно-белые куски есть. Это все усложняло ее прокатную судьбу в Америке, где все-таки приняты более простые кинематографические ходы. Но вместе с тем она все-таки рассчитана и на массового зрителя, я считаю, потому что она довольно простая по сюжету, там очень трогательные персонажи. Это первая за 15 или 16 лет картина, которая попала после Sundance в Канны. Нам говорили, что шансов никаких, потому что после премьеры мировой на Sundance в Канны нас уже не возьмут, но нас взяли. Единогласно проголосовала команда «Двухнедельника», об этом мне сообщили люди, которые работали в этой команде. Первый такой на их памяти случай.
Кто-то называет «Гив ми либерти» чуть ли не мюзиклом.
Кирилл Михановский: У нас была проблема с музыкой, это все очень дорого стоит. Были две песни Исаака Дунаевского. Права на песни у Дунаевского разделены между собой, наверное, у родственников восемь-девять. Нам дешевле стоили права на приобретение композиции Born in the USA Брюса Спрингстина, которую он за 35 лет никогда никому не позволял использовать. Даже для политических кампаний, а ему предлагали миллионы долларов. И нам, нашей копеечной команде, посмотрев фильм, он дал добро на использование этой песни. А вот с песнями Дунаевского у нас проблемы, нам не удалось их заполучить. Поэтому мне пришлось переписать две огромные сцены с такой полифонией, с 12 участниками из-за музыки Дунаевского. И они стали смешнее.
Сложно ли было работать с обычными людьми?
Кирилл Михановский: Когда работаешь с непрофессиональными актерами, нужно просто немножко больше времени. Этого времени было очень мало. Исполнение главной роли — это самая сложная, конечно, роль во всей картине, ее исполнял Крис Галуст, это первая его роль в кино. Он электрик из Бруклина, мы нашли его с большим трудом, случайно. Он выходил из кондитерского магазина с тортом для дедушки в честь юбилея его пребывания в США. Крис — нормальный американец: его папа армянин, мама украинка. По отцу его дедушка армянин, а мама грузинская еврейка. Такая непростая смесь советская, я бы сказал. Для человека, который родился в США, он прекрасно говорит по-русски. Я собирался провести с ним два месяца в работе. Все равно я хотел, чтобы он приехал в Милуоки, пожил в полупустой квартирке, спя на полу или на диване с дедушкой, работал в этой компании по развозу инвалидов, а параллельно мы бы замечательно, не торопясь, с ним работали, прорабатывали этот персонаж.
Жизнь все разрулила гораздо жестче. Когда мы приняли решение снимать, у нас не было ни копейки денег. Конечно, речи о двухмесячном пребывании Криса в Милуоки до съемок и быть не могло, просто не было такой возможности. Поэтому Крис приехал за десять дней до съемок, из которых восемь он потратил на работу как раз в этой организации. Он учился, как перевозить инвалидов, как ввозить их в этот фургон, закреплять их кресла. В результате работать нам было непросто, потому что Крис не был подготовлен. И 99,9% вождения в этой картине — это Крис. На огромной скорости вести этот фургон с 15 пассажирами! Непростая история с картиной «Гив ми либерти», особенно с нашими пожилыми пенсионерами. Но они очень ответственные люди, более ответственные, чем я. Никогда не опаздывают. Немного капризные, но это понятно, потому что было холодно в фургоне, там не работала печка. Плюс это люди, многие из которых пережили рак, им под 90 лет почти всем. То тепло и тот свет, которые есть в кадре, — это благодаря им, настоящим людям, которые привносят с собой свой жизненный багаж, за который в принципе мы и боролись, из-за которого мы и хотели с ними работать.
А как нашли профессиональных актеров?
Кирилл Михановский: Даша Екамасова, Максим Стоянов, выдающийся российский молодой актер на звездном взлете — они совершенно идеально влились в этот ансамбль непрофессиональных актеров. Даша с огромным опытом уже, несмотря на юный возраст, востребованная. Максим только в начале, но тем не менее пять лет работает с Константином Райкиным, годы работы во МХАТе. Это могло бы наложить не самый положительный отпечаток с точки зрения его органики, потому что актер превращается в Актер Актерыча — это почти неизбежно с точки зрения естественности перед камерой. Я имею в виду конкретно в контексте тех творческих задач, которые ставили мы. Мы добивались определенного, почти псевдодокументального эффекта. Но Макс справился с этим абсолютно блестяще. Лоренс Спенсер — актриса, исполнительница роли чернокожей девушки в инвалидном кресле. Она непрофессионал с точки зрения формальных представлений о профессии. Первая роль в кино. Но то, что она делает, — это абсолютно профессиональная работа.
Вы затронули в фильме тему России. Это некая все-таки ностальгия по родине или попытка сравнить то, что происходит в жизни сейчас, условно говоря, в Америке, и то, что было, как оно помнится?
Кирилл Михановский: Никакой попытки сравнивать не было. Я не знаю, есть ли у меня ностальгия. В этой точке мне кажется, что никакой ностальгии нет, есть просто память. Я помню людей, мне каких-то людей не хватает, мне не хватает каких-то уголков Москвы, которых больше нет. Москва — совершенно другой город, я люблю ту Москву, из которой я уехал, никакой тоски водочной, балалаечной нет, я — американский режиссер. Так вышло в силу моей истории, что я оказался снова в маленьком городке Милуоки немножко у разбитого корыта в результате целого ряда моих профессиональных опытов. Я вспомнил о своей старой работе водителем фургона, в этот момент я был студентом местного университета, занимался лингвистикой. Я подумал, что было бы на самом деле неплохо сделать кинокартину. В 2006 году я уже хотел ее сделать, не получилось, потому что мне показалось, что все то, что мне было интересно и дорого, этого в городе уже не было. И вот в 2013 году мне показалось, что, может быть, имеет смысл на основе этих опытов сделать картину современную, не имеющую никакого отношения к тому, что я переживал в 2000 году.
Нам были интересны определенные ситуации, главным образом этот фургон, который является таким проводником по городу, он связывает людей. Через историю этого фургона мы рассказываем историю водителя этого фургона. Образ главного героя немножко размыт поначалу, он собирается из света тех людей, которых он развозит, с которыми общается. Благодаря общению с Трейси, героиней, и опыту, который он с ней переживает, он из немного размытого персонажа начинает обретать конкретные очертания, и конкретные очертания или надежду на более конкретные очертания начинает приобретать его жизнь, которая, хоть и светлая, благородная, но тем не менее без вектора. Советские эмигранты разного происхождения — евреи, русские, украинцы, белорусы, молдаване — все объединенные русским языком на чужбине в городе Милуоки, для меня очень интересные актеры. Ностальгии здесь не было, просто они мне интересны, я их люблю. То же самое было и с семьей Трейси: афроамериканская семья, чернокожие персонажи.
Можно ли назвать картину отчасти политической?
Кирилл Михановский: Это практически неизбежно сегодня, в 2019 году, при наличии города Милуоки, самого сегрегированного города Америки, при наличии главного героя — белокожего парнишки, который ссорится с чернокожей девушкой в фургоне на улице сегрегированного города Милуоки. Мы показываем в конце фильма протест, мы даже не знаем, по поводу чего протест, но, зная о том, что два года назад по всей Америке было очень много протестов, включая Милуоки, здесь были беспокойства, здесь было мародерство, в сегодняшней накаленной и непростой ситуации многие картину называют политической. Для меня это не хула, мы не делали политическую картину, у нас нет никаких политических заявлений, но если гуманизм, который находится в прямой конфронтации по отношению к цинизму и прагматичности современного политического и экономического мира, — это политика, тогда да, наша картина политическая. У нас нет визуального месседжа, единой мысли, которую мы хотели бы донести до зрителя. Задача была сделать простую человеческую историю, участниками которой являются представители афроамериканского населения, постсоветского пространства, люди-инвалиды, люди-неинвалиды — такой вот Ноев ковчег.
По поводу бюджета: во сколько вы уложились?
Кирилл Михановский: Безумно сложно снимать картину за деньги, за которые в России, наверное, не удалось бы снять несколько сцен, и хорошо при этом снять. Общий бюджет всей картины меньше 500 тысяч долларов, но это включая права на музыку, на передвижения. Вся техническая сторона, съемки и постпродакшн — мы уложились в 425 тысяч долларов.