Леонид Роберман: «Текст» — это очень сложная история, почему она должна быть дешевая?»

Леонид Роберман: В испанском языке есть такая фраза: нет плохого, что не обернулось бы хорошим, только очень важно иметь терпение. Мы с Максимом очень долго собирались сделать «Пиковую даму», и все для этого было: и грандиозный материал, и режиссер Максим Диденко, которого уже знают, был даже театр. Но мы не могли подобрать актеров — отваливались один за другим. Я ничего не мог понять, потому что по всем представлениям для этого проекта мы должны были собрать их буквально за один-два дня. Этого не случилось. Затем позвонила художник спектакля, сказала, что отказывается работать. И я был вынужден остановить проект. Мы с Максимом расстались на том, что, значит, не судьба, будет что-то другое. Прошло какое-то время, мне позвонил Максим, сказал: «Я нашел то, что хочу делать. Я хочу делать «Текст» Глуховского».

Леонид Роберман: Ничего не читал. Я фамилию эту не слышал — Глуховский! Я слово «текст» ненавижу, потому что это сухое слово, ничего не значащее, в нем нет эмоций. Но я почему-то отправил секретаря в магазин, она привезла эту книгу, она стоила 750 рублей (мне это тоже не понравилось, потому что, честно вам скажу, книга не должна так дорого стоить, есть вещи, которые должны быть доступны). Она принесла мне эту книгу, я ее открыл и читал очень долго. Я наслаждался. Я давно не встречал столь плотной литературы.

Леонид Роберман: Нет, я растянул. Я ее читал неделю. Я звонил Максиму, говорил: «Максим, пожалуйста, подожди. Дай мне возможность насладиться этой книгой». Я ее прочитал и сказал Максиму: «Давай будем это делать!» Я тогда еще не понимал, да и сейчас пока еще не понимаю, какого масштаба проект я согласился продюсировать. Затем мы встретились с Глуховским, и я удивился этому писателю. До этого я встречался с разными писателями, они всегда делились на две группы: одни были слишком умные, но не очень хорошие; вторые были хорошие, но и сами не понимали, что написали. Глуховский, в отличие от всех, знает. У него нет ничего случайного, у него все осмысленно, но при этом не торчит, как пружина из дивана. Это художество, это идея, которую он облек в художественную форму. Он грандиозный писатель, и, вообще, это будет первая театральная постановка в мире и этого автора, и этого романа. Я очень этим горжусь, более того, этот проект будет во многих смыслах уникальным. Он уникален, потому что, во-первых, это первая постановка, во-вторых, потому, что это два человека — Глуховский и Диденко, которые делают только то, что им нравится.

Леонид Роберман: Да, но я благодарен судьбе за то, что имею возможности делать то, что хочу. Более того, я себя никогда не относил к коллекционерам денежных знаков. Как кто-то точно сказал, это как мои воины: я им отдаю приказ, и они пошли.

Леонид Роберман: Бюджет у нас большой. Когда мы посчитали с художественным руководителем театра Олегом Меньшиковым бюджет, он оказался 28 млн рублей. Это была исходная цифра, с которой начинался этот проект. Это действительно один из самых дорогих проектов, которые есть. (В дальнейшем сумма затрат оказалась меньше. — Business FM).

Леонид Роберман: Правильно говорят. У меня вообще здесь только самые дорогие люди во всех смыслах этого слова. А зачем мне дешевые? Если они ничего не стоят, значит, ничего не умеют, а те, кто умеет, стоят дорого, потому что театр — это штучный товар, мне нужны штучные мастера. Максим работает, он разрабатывает некий иной театр, которого еще не было. Я не знаю, что это: это будто смесь японского танца, часть от биомеханики Мейерхольда, часть, связанная с попыткой постижения какого-то кибернуара, соединение какого-то американо-французского кино 40-х годов с нашими днями. Это очень сложная история, почему она должна быть дешевая?

Леонид Роберман: Для меня в первую очередь это художественный проект. Но у меня почему-то так получалось, что те проекты, где я ставил художественные цели, всегда становились и коммерчески выгодными, а там, где я ставил цели финансовые, ничего не получалось. Недавно мы сделали с Дмитрием Крымовым спектакль «Безприданница» в Школе драматического искусства. Это был тоже художественный проект, который оказался успешным и финансово. Дело в том, что иначе и быть не может, потому что я не имею других возможностей. Я вкладываю в театр только то, что зарабатывает наше агентство, и то, что мы получаем от спектаклей. Но при этом я знаю, что такое риск, я знаю, что такое терять, и терять серьезно, но я знаю, что такое и успех, и я сделаю все возможное, чтобы «Текст» был успешным.

Леонид Роберман: Мне в жизни очень не повезло. Я закончил режиссерский факультет, я знаю профессию и знаю, что может происходить во время постановки спектакля. Мое право — выбрать этого режиссера или не выбрать. Мое право — предложить свое участие либо не предлагать. Но, если я вошел в этот проект, как я буду говорить Диме Крымову: «Дим, ты этого не делай»? Это уже будет не Дима, это будет Вася, сначала он еще будет Крымовым, потом он станет Крымским, потом он вообще перестанет быть режиссером, станет инженером, в результате мы построим Крымовский мост, но не спектакль. Я иначе, к сожалению, не могу. При этом должен вам сказать, что, да, я горжусь этим проектом, я горжусь работой с Димой Крымовым. Единственное, что я не финансировал там, это воздух, которым дышали артисты.

Леонид Роберман: Это был совместный проект с театром. Сейчас мы уже приглашены на несколько театральных фестивалей, ближайший из них — в Польше. Я очень этому рад и буду продолжать работать с Крымовым — разумеется, если у него будет на это желание.

Леонид Роберман: А как вы думаете? Если все дорого, режиссер дорогой, декорации дорогие — да ничего не будут стоить, бесплатные!

Леонид Роберман: Самые дешевые билеты на премьеры стоят у нас 300 рублей, самые дорогие билеты стоят сейчас 5 тысяч рублей. Осенью ситуация принципиально изменится. Мы выпускаем спектакль в мае, уже осенью билетов дешевле тысячи рублей не будет, и билеты, я надеюсь, будут стоить от 7 тысяч до 10 тысяч рублей.

Леонид Роберман: Мы отбиваемся исключительно за счет продажи билетов. Именно поэтому и нужны деньги. Поэтому билеты будут стоить недешево, чтобы мы имели возможность продолжать делать какие-то следующие проекты.

Леонид Роберман: Я никогда не считал, я радуюсь тому, что имел возможность не считать. Это очень редко кто может себе позволить. Я могу.

Леонид Роберман: У нас всех разные представления об удаче, и далеко не всегда они совпадают с общепринятыми. Более того, я не знаю, что больше меня развивало и двигало вперед — те спектакли, которые были неудачами, либо то, что было удачей. Скорее, то, что было неудачей. У меня было несколько проектов, которые стоили очень дорого: один из них — двухкомнатной квартиры, другой — хорошей однокомнатной, предположим, на Патриках. Но если бы их не было, если бы я не был вынужден один из них закрыть на девятом спектакле, а другой на тринадцатом, то у меня не появилось бы «Безприданницы» и я бы не делал сегодня «Текст» по Глуховскому.

Леонид Роберман: Опять же что стоит за словом «крупный»?

Леонид Роберман: Это сложно понять. Блокбастер — это то, что дает полную кассу, приковывает к себе внимание и долго держит. У меня есть блокбастеры, например спектакль с Сергеем Юрским «Полеты с ангелом. Шагал», где он играет Шагала, а Наталья Тенякова — его жену. Вот это блокбастер, который жив уже три года. А будет ли этот? Не знаю, я делаю все возможное, чтобы он стал. Если говорить о масштабе в смысле привлекаемой техники и технологических приспособлений, безусловно, это крупнейший проект. Здесь только постановочная группа — 17 человек, тогда как обычно хватает пяти. Я поэтому и делаю «Текст» совместно с Театром Ермоловой, благодарю Олега Меньшикова за то, что он безрассудно согласился на мою авантюрную идею, хотя, когда я предложил эту повесть, он тоже спросил меня: «А как это поставить?» Я говорю: «А я не знаю». Дальше он спросил у Диденко: «Слушай, а как это играть, когда все действие происходит в телефоне?» Диденко сказал: «Я знаю». Он сказал: «Ну давай, раз знаешь». Правда, Олег в этот момент не предполагал и не понимал, что будет происходить и какими это обернется для театра последствиями.

Леонид Роберман: Нет, дело не в расходах. Деньги — это самое простое, а вот все это претворить в жизнь... Понимаете, талант — это умение довести свой замысел до конца. Здесь так трудно, как мне не было ни на одном из моих проектов, потому что здесь нельзя ошибиться: каждая ошибка может привести к тому, что спектакля просто не будет. Мы проводили невероятное количество тестов, и это тоже было новое для меня понятие, когда режиссер мне сказал: «Леонид, нам нужно будет тесты делать». Я говорю: «Пожалуйста. Вам бумага нужна, ручка?» Он говорит: «Нет, Леонид, подожди. Это другие тесты». Это были разные видеокамеры, разные программы, разные экраны, на которых все должно было проецироваться, укладываться, соединяться, если параллельно действие будет происходить на семи разных экранах, если параллельно, кроме того, что записано, будут постоянно работать еще четыре видеокамеры, если постоянно еще будут работать три iPhone, которые также будут подсоединены к видео.

Леонид Роберман: Зритель наш готов при условии, если все будет работать на определенную историю. А если это будет просто попытка показать себя, свои способности и буйную фантазию, так он никогда не будет смотреть.

Леонид Роберман: Безусловно.

Леонид Роберман: Конечно. В данном случае это все равно что у Достоевского: кто я — тварь дрожащая или?.. На самом деле, это история духовного роста человека, который пришел в мир, вернувшись из заключения, куда был безвинно посажен. Пришел жестокий, вызверившийся, с желанием мстить, и в конце он предстает совершенно иным. Заканчивается эта история тем, что герой совершает акт самопожертвования и спасает двух человек, которые имели непосредственное отношение к тому человеку, который лишил его в этой жизни всего. Это очень глубокая и русская история, история духовного возрождения человека.

Леонид Роберман: Конечно.

Леонид Роберман: Конечно. Я всегда думал о том, что можно сделать в жизни все при единственном условии — если ты хочешь. А если ты еще искренне хочешь, то ты все сможешь сделать. У меня не получалось только то, чего я не хотел. Я встретился с Дмитрием Глуховским, сказал: «Я хочу это делать». Он сказал: «Ну, уже многие хотят, Звягинцев...» Я говорю: «Да, вы знаете, многие хотят, но я буду». Он говорит: «А деньги у вас есть?» Мне не понравился этот вопрос. Я сказал: «Есть!» Он говорит: «Давайте, будем обсуждать». Он не думал, что я буду это все продолжать. Я продолжил. Мы встретились еще раз и еще. Но, более того, он не являлся до нашей встречи человеком театра. Он так заинтересовался, что сам написал инсценировку. Он приезжает специально в Москву и находится на репетициях. Это редчайший случай. Мне безумно повезло с этими двумя ненормальными людьми (Глуховским и Диденко. — Business FM). Я очень хочу сделать еще кино, я хочу сделать его с Максимом Диденко. Но во время нашей последней встречи мне Максим вдруг сказал: «Ты знаешь, у меня пропал азарт работать в театре». Я говорю: «Классно! Будем делать кино!» Он говорит: «Нет, ты знаешь, наверное, это последняя моя постановка в России». Я не знаю, что происходит, я не знаю, что следующее будет написано Дмитрием Глуховским. Это два свободных человека, два свободных художника. Мне с ними очень интересно.

Леонид Роберман: Это действительно два разных мира, хотя структура одна: человек задумал проект, дальше он обратился в разные организации, которые помогают. Это отработанные системы, которые дают деньги: гранты, фонды, частные инвесторы, краудфандинг. Что касается России, это то же самое. Ты можешь обратиться и в фонды, и к людям, и так далее, но тебе везде расскажут, что, простите меня, вы не государственная структура. Вы скажете: «Но я хочу первым сделать роман! Появился грандиозный роман Дмитрия Глуховского! Это новое имя, новая литература!» Скажут: «Леонид, вы не государственная структура, вы частный бизнес, вот и занимайтесь этим». «Да, но, понимаете, мне не хватает возможности, мне нужно!» — «Не хватает — возьмите что-нибудь попроще, полегче». И все. Таких ненормальных, как я, очень немного. Но они выигрывают, потому что выигрывают те люди, у которых есть желание. Человек умирает, когда у него заканчиваются желания. Поэтому необходимо вообще пестовать желания. Если на Западе возникает благодаря, здесь возникает вопреки.