Министр экономического развития Максим Орешкин в кулуарах форума «Россия зовет!» рассказал главному редактору Business FM Илье Копелевичу о фундаментальном росте экономики, фабрике проектного финансирования, плане по повышению производительности труда в стране и перспективах технологии блокчейн.

Вот такой сюрприз, вы о нем говорите публично: у нас рост по итогам года, скорее всего, будет 2%. Это был ваш прогноз, но воспринимается это как неожиданность. Какова главная причина этой неожиданности?
Максим Орешкин: Люди, когда делают оценки того, что будет происходить в будущем, всегда смотрят на прошлое. Здесь история очень понятна: у нас было действительно два очень непростых года — 2015-й, когда ВВП снизился на 2,8%, и 2016-й, когда де-факто снижение ВВП продолжилось. Конечно, кризис очень серьезно ударил и по доходам населения, поэтому ожидания были сформированы как раз этой негативной динамикой, негативной тенденцией, и мало кто верил в то, что экономика начнет восстанавливаться. На самом деле, она восстанавливается еще пока не очень быстро, доходам тоже еще предстоит пройти длинный путь для того, чтобы восстановиться. Но тренд позитивный, положительный, он будет сохраняться, потому что как раз и правительство, и Центральный банк делают все, чтобы этот положительный тренд сохранялся.
Но самое главное — эти 2%. Это не грандиозный показатель, хотя лучше, чем казалось год назад. Это не временное явление? Насколько этот рост сейчас подкреплен ростом инвестиций, причем не государственных, капитальных, типа Керченского моста, а частных?
Максим Орешкин: У нас в структуре инвестиций большая часть — это частные инвестиции, если мне не изменяет память, около 80%. Поэтому любой рост, который мы видим по инвестиционной активности — а у нас с начала года порядка 4% прибавка к уровню прошлого года — в первую очередь за счет частных инвестиций. Но задача — делать все, чтобы инвестиционная активность росла, и я бы здесь выделил два ключевых направления. Первое направление — создание понятных и предсказуемых условий для бизнеса, чтобы эти инвестиции происходили. Все те структурные реформы макроэкономической политики, которые были и правительством, и Центральным банком реализованы за последние два-три года, как раз и нацелены на то, чтобы создать предсказуемую макроэкономическую конструкцию, чтобы рисков резкого изменения ситуации было как можно меньше. Это первая часть.
Вторая часть — это поддержка в формирующемся новом кредитном цикле в российской экономике именно инвестиционного кредитования, финансирования новых инвестиционных проектов. Все программы, которые мы уже либо запустили в этом году, такие как финансирование малого и среднего бизнеса на инвестцели — программа «Шесть с половиной», либо те программы, которые запустятся вот-вот, например фабрика проектного финансирования (мы в первом квартале ожидаем уже подписание первых синдицированных кредитов по финансированию проектов) или инфраструктурная ипотека — финансирование в инфраструктуру (здесь выход на начало реализации программы — это второй квартал следующего года). Все эти проекты нацелены как раз на то, чтобы поддержать инвесткредитование, инвестиционную активность.
Все-таки двухпроцентный рост — это явление низкой базы восстановительного роста или все-таки уже есть фундаментальные показатели, которые и дальше будут обеспечивать хотя бы этот рост?
Максим Орешкин: У нас циклический спад в экономике был очень маленький. Если посмотреть на динамику безработицы, она в этот кризис практически не росла. Это в том числе следствие тех решений, которые принимались в области макроэкономической политики и позволили избежать роста безработицы. Это очень важно. Это происходит впервые: практически все кризисы, которые были и в Советском Союзе в конце 80-х — начале 90-х, и в современной России, не обходились без роста безработицы. В этот раз нам удалось этот процесс купировать, и это означает, что большого циклического спада в экономике не было и восстановление носит в основном фундаментальный характер.
Теперь к более широкой картине — показатели России в мировом масштабе. Не так давно Международный валютный фонд выпустил мировой обзор, это просто статистика. За последние восемь лет в России рост ВВП составил 4,3%, при том что в мире — 30%. Чтобы мы сильно не пугались, скажем, в Японии чуть-чуть больше — 4,4%, в Белоруссии — 11,5%, а в США — аж 12,7%. Все равно мы на 160-м месте. А в первое десятилетие этого века, до 2008 года, мы росли совсем другими темпами. Для того чтобы мы вернулись на мировой трэк, на ваш взгляд, нам нужны какие-то коренные изменения в экономической политике, регулировании, подходе, или мы сейчас уже начинаем нормально развиваться и вся дальнейшая политика должна сводиться к микроэкономическому регулированию?
Максим Орешкин: Такая не очень хорошая статистика во многом объясняется данными и результатами последних трех лет, и нужно понимать, что за последние три года российская экономика из экономики, которая зависела от цен на нефть выше 100 долларов за баррель, адаптировалась к низким ценам на нефть. У нас сейчас и с бюджетом, и с платежным балансом все будет в порядке, даже если цены на нефть опустятся до 40 долларов за баррель. Именно эту базу мы взяли как основу всей макроэкономической политики. Поэтому не совсем справедливо сравнивать здесь российскую экономику, потому что мы проходили это структурное изменение. Сейчас мы вышли на устойчивый рост при низких ценах на нефть. Это то, с чем не справился ни Советский Союз, когда в 1985-1986 годах упали цены на нефть. Это то, что привело к очень большому кризису в 1997-1998 годах, когда цены на нефть тоже снижались. Сейчас это качественно иная реакция на очень серьезные внешние шоки, поэтому здесь сравнение не совсем правильно. Но надо смотреть вперед, надо смотреть не назад: 2% роста в этом году, целевой сценарий — выход на планку в 3% к 2020 году.
Коренным образом, конечно, политику менять не нужно, нужно заниматься донастройкой того, что мы уже делаем, дальше улучшать деловой климат. Сейчас мы будем представлять в Государственной думе новый закон о контроле и надзоре, что будет менять условия контроля и надзора для всех российских предприятий, повышать качество взаимодействия с контролирующими органами. Донастройка всех этих элементов, улучшение качества инвестиционного климата, поддержка инвестиционного кредитования, развитие сервисов цифровой экономики, еще много-много направлений, можно долго об этом говорить.
То есть последовательность — это первая и самая большая строчка в подходе правительства?
Максим Орешкин: Предсказуемость, понятность и прозрачность политики — это то, что очень важно, чего нужно придерживаться, чтобы обеспечить высокие темпы экономического роста. Экономический рост любит стабильность условий, плавное, постепенное их улучшение, без резких скачков в одну, в другую сторону. Такие резкие скачки не могут обеспечить экономический рост.
Насчет предсказуемости. Газета «Ведомости» опубликовала письмо Минфина, там две части. В первой части предлагается еще более либерализовать валютный режим, позволить экспортерам необязательно возвращать валютную выручку в нормальных условиях, но в случае некой кризисной ситуации, наоборот, дать правительству и Центральному банку чрезвычайные полномочия, чтобы мгновенно обязать экспортеров возвращать и продавать валютную выручку в обязательном порядке. Я хотел бы спросить о самой возможности такой чрезвычайной ситуации. Чем она может быть вызвана? Может ли она быть вызвана, например, имплементацией американского санкционного закона именно на российском валютном рынке?
Максим Орешкин: Я бы хотел сначала прокомментировать письмо министерства финансов. Элементы валютного контроля в первой части, которые у нас остались, я также считаю рудиментом. От них нужно избавляться, потому что они висят мертвым грузом на развитии международной торговли, экспорта, глобальных цепочек создания добавленной стоимости на территории РФ. Поэтому здесь нужно двигаться. Иногда коллеги говорят: а у нас есть требование ФАТФ (FATF, Группа разработки финансовых мер борьбы с отмыванием денег — Business FM), вопросы финансовой безопасности. Но надо смотреть на другие страны. Они тоже следуют требованиям ФАТФ, обеспечивают свою финансовую безопасность, но при этом режимы там гораздо проще и менее затратны, менее тяжелы для бизнеса. Поэтому нам нужно быть не хуже остальных стран, а лучше остальных стран, нужно следовать требованиям ФАТФ, обеспечивать финансовую безопасность, но при этом создавать максимально комфортный режим работы для бизнеса.
То есть в этом письме, вы считаете, первая часть — идея либерализовать — важнее?
Максим Орешкин: Конечно.
Теперь вторая — чрезвычайная ситуация. Она нам реально грозит?
Максим Орешкин: Вторая часть, я думаю, там оказалась довольно случайно. У нас уже довольно давно отсутствуют ограничения по капитальным операциям. Мы пережили два очень больших кризиса — 2008-2009 годов и 2014-2015 годов. В оба кризиса была большая волатильность на финансовых рынках, большая волатильность в экономике, и ни разу ни правительство, ни Центральный банк не выступили с предложениями ввести хоть какого-нибудь рода капитальное ограничение. Сейчас мы выстроили за последние три года структурными реформами макроэкономической политики очень серьезные механизмы защиты внутренней экономики от внешних колебаний. Инфляционное таргетирование, бюджетные правила, покупки валюты министерством финансов — все вместе выступает очень хорошим буфером безопасности с точки зрения колебания внешней среды. Поэтому в условиях существования уже новых механизмов рассуждать о необходимости каких-то капитальных ограничений просто неправильно. Я думаю, на самом деле, в письмо министерства финансов эта часть попала бюрократически и технически.
Вторая часть все-таки про некую чрезвычайную ситуацию, угрозу для валютного рынка, в которой, наоборот, ЦБ получает чрезвычайные полномочия быстро управлять валютной выручкой. Я хотел спросить про саму возможность этой чрезвычайной ситуации. Имплементация американского закона про санкции теоретически может вести к такой ситуации?
Максим Орешкин: Главный и лучший способ обезопасить экономику от возможных негативных внешних явлений, в том числе законов о санкциях, — это правильная макроэкономическая политика, правила и эффективная работа инфляционного таргетирования и других инструментов, которые мы выстроили. Через ограничения экономику не защитишь, ее можно защитить только через правильно выстроенные институты макроэкономической политики.
И еще про курс доллара. Единственный прогноз министерства под вашим руководством, который пока не сбывается, это по курсу рубля к доллару. Вы в начале года и даже весной прогнозировали, что на конец года он составит 68 рублей. У нас сейчас до 58 рублей недотягивает.
Максим Орешкин: Прогноз мы делали в апреле и говорили о том, что рубль переукрепился. Главный тезис, который я постоянно озвучиваю, — рубль отклонился от фундаментальных значений. Если вы посмотрите на динамику эффективного курса рубля с апреля, то там снижение около 10%. То есть рубль ослаб, но не ослаб к доллару, это действительно так. Прогноз 68 рублей был при 40 долларах за баррель, а при 55-ти мы прогнозировали чуть меньше 60 рублей за доллар. Почему он не ослаб? Потому что доллар очень серьезно ослаб ко всем мировым валютам: к евро, китайскому юаню, другим развивающимся валютам. Рубль не стал исключением и тоже чувствовал себя очень уверенно по отношению к американскому доллару.
По евро у вас тоже был прогноз выше — 72 рубля.
Максим Орешкин: Действительно, это была ошибка по курсу доллар-евро. У нас был заложен прогноз в апреле на отметке 1,06-1,08, сейчас, сами знаете, 1,17. По евро у нас как раз прогноз был ниже, чем тот курс, который мы видим сейчас на рынке, — 62-64, если не ошибаюсь, сейчас — 67-68. Как раз в евро-долларе у нас была неточность.
Теперь к фабрике проектного финансирования. Пока это не всем понятное название. Она будет формироваться на базе ВЭБа. Мы очень гордимся тем, что мы растем во многих рейтингах Всемирного экономического форума — и Doing Business, и глобальной конкурентоспособности. Но в этом рейтинге есть один раздел — доступность финансов для бизнеса, по которому мы скатились на 112-е место. Почему так происходит?

Максим Орешкин: Во-первых, есть временная история, связанная с всплеском процентных ставок на фоне кризисных явлений. Эта история постепенно остается позади нас, ставки снижаются и будут снижаться. Но я вижу проблему — почему мы и предложили ряд проектов, которые сейчас реализуются — в том, что отдельные инструменты финансирования именно инвестиционной активности у нас недостаточно развиты. Какие это инструменты? Первое — это инвестиционное кредитование малого и среднего бизнеса. Поэтому была реализована программа «Шесть с половиной», которая дает ставки около 10% конечному заемщику. За первые три месяца действия этой программы — она запустилась с июля — малому и среднему бизнесу выдано кредитов на 18 млрд рублей, до конца года будет 50 млрд. Тренд есть, и эта программа уже работает.

Вторая история более тяжелая, поэтому нам потребовалось чуть больше времени, чтобы ее подготовить, — это финансирование greenfield-проектов, так называемое проектное финансирование. У российской банковской системы просто нет исторически сложившегося значительного опыта, чтобы работать с такими кредитами, и регулирование ЦБ было неправильное. Поэтому мы внимательно посмотрели на всю эту цепочку и попытались сделать ряд точных решений, которые не требуют больших затрат государства, чтобы эти узлы развязать.

Что будет внутри фабрики проектного финансирования? Первое, самое важное: проекты будут финансироваться на коммерческих условиях частными банками. Это будет залогом того, что деньги пойдут в эффективные проекты, особенно учитывая очистку банковской системы, которая сейчас происходит. Второй момент — это изменение регулирования Центрального банка. Впервые по проектному финансированию — пока в пилотном режиме в рамках данной программы, а потом будем рассуждать о возможности дальнейшего применения этих подходов — снижаются требования по резервированию, по капиталу для проектного финансирования. Это очень большой шаг вперед, и здесь большое спасибо Центральному банку, который эту инициативу поддержал.

Следующая история — это история левериджа частных финансовых ресурсов, которые приходят в проекты. В рамках синдицированных кредитов, которые будут финансировать такие проекты, будут наименее рисковые старшие транши. Их будет забирать на себя «дочка» ВЭБа с государственными гарантиями, и, таким образом, доходность для остальных инвесторов в проекте будет повышаться. При этом частный инвестор будет нести риски, связанные с проектом, но одновременно получать и большую доходность.

Кто эту доходность будет им обеспечивать, заемщик?
Максим Орешкин: Бесспорно, заемщик. Но из-за того, что часть кредита будет профинансирована по ставкам около ставок облигаций федерального займа, на остальную часть кредита придется большая доходность. Если кредитная маржа 3-4% для заемщика, то для частного финансирования она будет превращаться в 7% из-за того, что наименее рискованная часть кредита будет финансироваться без маржи. Такая схема, которая позволяет активнее закрутиться шестеренкам.
Она такая многокомпонентная. Насколько она на самом деле рабочая?
Максим Орешкин: Именно по этой причине реализация этого проекта заняла полгода детальных переговоров и с банками, и с пенсионными фондами, и с другими инвесторами, и с министерством финансов пришлось долго пообщаться. Мы выстроили ту схему, которая, как нам кажется, будет работать. Есть еще третий важный элемент: государство в рамках этих операций готово прогарантировать, что инфляция не превысит уровень в 4% в долгосрочной перспективе.
Оно это кредиторам должно прогарантировать, чтобы ставка была невысокой. А чем государство будет гарантировать?
Максим Орешкин: Своим балансом.
То есть госгарантиями за счет бюджета.
Максим Орешкин: В данном случае это субсидии, которые правительство готово предоставлять в том случае, если инфляция будет выше, чем в целевых значениях Центрального банка. Правительство часто берет на себя такой риск, когда выпускает облигации с плавающим купоном. Де-факто это тот же процентный риск, когда государство забирает себе на баланс. Поэтому и в этом случае такой механизм тоже можно применить.
Я видел, что уже идет спор о размере этих госгарантий.
Максим Орешкин: Нет, спора никакого нет. В бюджете это около 300 млрд. Это стартовая сумма, которая будет использоваться постепенно, и по мере ее выборки будем рассматривать возможность ее увеличения.
Соответственно, объем этого кредитования, который будет отталкиваться от этой цифры...
Максим Орешкин: Он превысит полтриллиона рублей.
Это в целом в масштабах экономики существенно изменит ситуацию?
Максим Орешкин: У нас инвестиции — 20 трлн рублей в год. Если мы делаем сделок на 400-500 млрд, то это 2% дополнительного роста инвестиций, то есть довольно серьезный вклад. Эта программа кредитования малого бизнеса меньше влияет на именно инвестиционную активность, а больше влияет на рост доходов населения, на занятость. Третий крупный элемент — это так называемая инфраструктурная ипотека, которая также позволит увеличить объем инвестиций, которые идут в инфраструктуру. Все эти три элемента, заложенные в нашем прогнозе на предстоящие три года, увеличат инвестиции на примерно 5%. Это очень консервативная оценка по всем этим программам. Если они будут реализованы в полном объеме, то рост инвестиций будет еще больше.
А на какие отрасли в первую очередь должен повлиять этот механизм?
Максим Орешкин: На первом этапе это те отрасли, которые установлены стратегией с Внешэкономбанком как приоритетные. Это в первую очередь несырьевые отрасли экономики, отрасли, связанные с экспортом и новыми технологиями.
А размеры бизнеса, которые в нем смогут участвовать?
Максим Орешкин: Размеры кредитной сделки не менее 3 млрд рублей, то есть это средние и крупные проекты.
Другая тема. Я знаю даже уровне личных знакомых, что министерство экономического развития сейчас активно вербует, нанимает, приглашает на работу в прекрасных московских офисах компаний типа McKinsey, других международных консалтинговых, аудиторских компаний. Зачем вам нужны такие специалисты? Их не так-то просто зазвать на работу в госслужбу. В чем мотивация для них?
Максим Орешкин: Действительно трудно. Некоторые люди идут к нам в министерство с понижением зарплаты в три-четыре раза, работаем в первую очередь за идею.
А зачем они нужны? Они консалтеры, они привыкли анализировать какой-то бизнес, заниматься какими-то конкретными частными проектами. Зачем вам понадобились именно такие люди?
Максим Орешкин: Теперь они занимаются проектами повышения конкурентоспособности страны, созданием новых механизмов развития страны. Главная задача — собрать наиболее талантливых людей, самую талантливую команду в стране, чтобы она могла двигать изменения таким образом, чтобы простым людям становилось жить лучше.
На какие проекты вы их бросаете? Как поднять автомобильную отрасль, как разработать некий план для повышения производительности труда? Они носят макроэкономический или все-таки конкретно локальный характер?
Максим Орешкин: Просто пример. Юлия Урожаева, которая пришла к нам из McKinsey и сейчас занимает позицию помощника, вплотную руководит проектом по повышению производительности труда, который только начинает запускаться. В этом году работаем с шестью пилотными регионами, «Росатомом», который помогает и сделал большой прогресс, с министерством промышленности — они тоже очень активно вовлечены в этот проект. Вот конкретный проект, который, как нам кажется, будет оказывать положительный эффект на экономическую активность и на качество экономической деятельности у нас в стране.
Ваше предложение, ваш план по повышению производительности труда в стране основан на том, что на протяжении 15 лет государство будет давать частному бизнесу деньги на то, чтобы он привлекал международно признанные консалтинговые компании, чтобы они разрабатывали для них план...
Максим Орешкин: Это не так. Главная история проекта, связанного с производительностью труда, — это популяризация и распространение наиболее эффективных управленческих практик среди российских компаний. Мы начали с обрабатывающей промышленности, мы пойдем в целом в экономику: в сферу услуг, строительство, где производительность труда очень низкая, бюджетный сектор, где тоже очень важно применять современные управленческие практики. Главная задача этого проекта — поддержание и распространение наиболее современных и передовых управленческих практик среди российских компаний, чтобы они могли ими пользоваться и повышать свою эффективность даже зачастую без каких-то существенных инвестиций.
Как отчитываться потом?
Максим Орешкин: Бюджетные расходы по этому приоритетному проекту связаны в первую очередь с трудоустройством и обучением тех людей, которые будут высвобождаться с этих предприятий. Есть еще один механизм, который тоже вовлечен, — это займы Фонда развития промышленности. Это займы, то есть возвратные деньги, которые компании будут использовать на финансирование разработки программ повышения производительности. С одной стороны, компания должна сформировать такой проект — мы будем их поддерживать знаниями, займами, которые на эту часть пойдут, а затем, что самое важное, не забыть про конкретных людей, которые работают на предприятии, оказать им поддержку, переобучение, помочь им найти новое место работы, желательно с более высокой зарплатой, чем у них есть сейчас. Это вторая часть, где и предусмотрены основные бюджетные средства.
Модная ныне тема про блокчейн и криптовалюту. В основном все уже поняли, что это не совсем одно и то же. Ваши последние высказывания довольно предостерегающие на этот счет, и не только ваши. Вчера волк с Уолл-стрит тоже назвал ICO, возможно, крупнейшим мошенничеством в истории. Но сейчас наши финансовые власти заговорили о создании крипторубля. Давайте критику биткоина оставим пока в стороне. Действительно ли нужен крипторубль и какую отдельную экономическую полезную функцию он мог бы выполнять?
Максим Орешкин: Я отвечу чуть-чуть на другой вопрос. Что нужно? Нужны инвестиции в новые технологии, понимание, как они работают, и Россия должна быть на передовом краю с точки зрения знания новых технологий и их внедрения. Когда мы работаем с технологией блокчейн, с технологией распределенных реестров, мы, например, в министерстве выделили ряд направлений, где мы их реализуем. Например, наша подведомственная организация Росреестр: мы как раз хотим запустить в следующем году пилотный проект в Москве, который сначала будет работать в параллели с действующими системами, а потом в случае его успеха мы будем двигаться дальше. Первый этап — это просто учет, второй этап — это внедрение смарт-контрактов. Такие смарт-контракты для сделок недвижимости серьезно снизят расходы государственных органов, снизят, что самое важное, расходы тех, кто совершает сделки на рынке недвижимости как с точки зрения денежных расходов, так и с точки зрения времени, затраченного на такого рода операции. Они сделают ненужными значительную часть посредников в этих операциях, например, роль риелторов резко упадет, потому что информация об объекте общедоступна, она будет достоверна, и заключение сделки будет происходить очень просто.
Мы собираемся быть в первой десятке стран, которая переведет реестр недвижимости на технологию блокчейна?
Максим Орешкин: Мы будем стараться сделать для того, чтобы мы были лидерами этого процесса.
Я от одного айтишника, которому я доверяю, услышал, что как раз технология блокчейн очень хорошо годится для ведения реестра недвижимости, разных торговых логистических процессов, где большое количество участников.
Максим Орешкин: Поэтому мы сейчас тестируем систему закупок внутри министерства на блокчейне, систему согласования внутренней документации на блокчейне.
Но он сказал, что технология блокчейн не годится для собственно финансов, потому что в этой системе нельзя исправить ошибку, что необходимо для финансов. Вы бы согласились?
Максим Орешкин: Я бы еще сказал, что стоимость одной транзакции по криптовалютам настолько высокая, что делает бессмысленным ее масштабное использование.
Я вернусь к вопросу, от которого вы старательно уходили, — возможный эффект от имплементации американского закона. Давайте все-таки сделаем прогноз на валютный рынок с учетом тех или иных сценариев.
Максим Орешкин: Еще раз: главная задача — быть готовым к любым негативным внешним сценариям, и здесь правительство активно работает и готовится к любым внешним шокам. Это могут быть не только санкции, это может быть и резкое снижение цен на нефть. Например, в последний кризис именно резкое снижение цен на нефть обеспечило две трети негатива, и только одна треть была связана с санкционными вещами. Риски по рынку нефти, по экономике Китая могут реализоваться, и мастерство экономической политики заключается в том, что нужно знать, что ты будешь делать при каждом сценарии.
Спасибо.