За последние годы львиная доля работ по разведке нефти и газа в России оказалась у иностранных компаний. В советское время страна обходилась в этой сфере без импорта. Что нужно для того, чтобы избавиться от западной зависимости, зачем России национальный нефтесервисный оператор и какова рентабельность добычи сланцевой нефти? Об этом всем в эксклюзивном интервью главному редактору Business FM Илье Копелевичу рассказал генеральный директор «Росгеологии» Роман Панов.

Роман Сергеевич, к теме геологоразведки приковано сейчас внимание далеко не только специалистов, поскольку мы понимаем, что это стратегическая отрасль для России, она уже находится под санкциями. Как я понимаю, иностранные компании могут продолжать работать по разведке там, где они работают, но уже не могут поставлять новое оборудование. В этой связи, наверное, главный вопрос: за последний исторический период какую долю разведки нефти и газа в России мы уже отдали иностранным компаниям, какова осталась наша доля? Можем ли мы вновь стать абсолютно самостоятельным игроком на собственном геологоразведочном рынке?
Роман Панов: Действительно динамика роста объемов, которые закрепились за иностранными подрядчиками, а в 2000-х годах она оценивалась в пределах 5%, на сегодняшний момент оценивается в 25% рынка, в среднем. Если весь рынок геологоразведочных услуг, работ в России оценивается, по результатам 2013 года, в объеме 300 млрд рублей, то рассчитывайте, что средняя четверть этого рынка сегодня занята иностранными игроками.
Можно нам перечислить основных?
Роман Панов: Безусловно, там «большая четверка», с этой точки зрения, это основные сервисные компании, которые работают во всем мире, это и Schlumberger, и Halliburton, и Weatherford, и Baker Hughes, хотя они в меньшей степени. Это и компании, которые оказывают работу на морской сейсмике. Основным исполнителем работ является российская компания по факту.
Но технологическим оператором является...
Роман Панов: Технологическим оператором, как правило, выступают иностранцы.
В США геологоразведкой занимаются иностранные компании?
Роман Панов: Самой геологоразведкой — да, но есть отдельные элементы, особенно которые связаны с обработкой и получением первичной информации о недрах, такие, как сейсморазведка. Это полностью закрытый рынок для иностранных игроков.
А у нас сейчас?
Роман Панов: Это не только в США сделано, это сделано по такому же принципу и в Китае, например. В России этот рынок либерализован, и нет ограничений для доступа иностранных сервисных структур для работы с первичной информацией, с обработкой данных и так далее.
Подчеркнем, что это информация, которую многие могут расценивать, в том числе, как государственную тайну. Раньше, по крайней мере, так было.
Роман Панов: Все, что положено относить к государственной тайне, оно, по-прежнему, относится к такой категории.
Я не очень понимаю как, если разведкой занимаются иностранные компании.
Роман Панов: В этом, наверное, и есть определенная диспропорция на рынке, можно и так сказать.
Я абсолютно не готов утверждать, что это должно быть государственной тайной, тем не менее, это является такой национальной задачей. То есть я понимаю, что в Нигерии наверняка геологоразведкой занимаются не нигерийцы, это понятно. Мы где-то на одном уровне с Нигерией сейчас оказались в этом плане.
Роман Панов: Многие, может быть, хотели бы видеть, чтобы состояние нашей геологоразведки и вообще возможности получения первичной информации о недрах, было бы как раз на уровне менее технологически развитых стран. С этой точки зрения, государственная геология — это один из признаков суверенности государства, понимания того, что у тебя находится в недрах. Это возможность правильно капитализировать эту часть экономики.
Для России это ключевая часть экономики.
Роман Панов: Ключевая часть экономики, да. Поэтому в странах, в которые относятся к категории сырьевых с точки зрения формирования баланса экономики, здоровый протекционизм в сфере геологии, сервиса этой отрасли, должен присутствовать. И в этом, кстати, ничего такого крамольного нет, просто развитие этого направления запускает и является драйвером, для того чтобы развивать сопутствующие отрасли: это и приборостроение, и машиностроение, и транспортная составляющая и так далее.
Если вспомнить 60-е, когда осваивалась Западная Сибирь, сколько песен было про геологов, тогда Советский Союз вообще не нуждался ни в каком импорте, все производил сам, все делал сам, и наши крупнейшие месторождения, на которых мы живем до сих пор, — это все было сделано своими руками.
Роман Панов: Большая часть, можно так сказать. Безусловно, Советский Союз тоже осуществлял и трансфер технологий. А с точки зрения ключевого оборудования, у нас, безусловно, был полный цикл, то есть вся производственная цепочка была выстроена от научных разработок и до их достаточно эффективного внедрения в производство.
Что осталось?
Роман Панов: К сожалению, в результате проведенных реорганизаций большинство организаций, которые составляли единое целое в системе производства, оказались разрозненными звеньями некогда единой цепи, и каждый развивался по своей логике. Есть два момента, которые влияют на их состояние сегодня. Первый — ни одна из них не имеет достаточной массы или оборотных средств. Они просто выживают, большинство из них сконцентрировалось сейчас на сборке, как правило, из импортных компонентов приборов для проведения тех или иных видов работ. Но, в целом, основа для восстановления научно-производственных цепочек пока еще есть.
То самое машиностроение, которое обеспечивает геологоразведку и нефтесервис, отечественное, какую долю сейчас занимает из того, что используют наша нефтяная, газовая отрасли? Прочие ресурсы оставим пока в стороне.
Роман Панов: Процентов до 30, наверно, закрывается локальными производителями.
Всего лишь. Притом, что в те самые 60-70-е годы это, наверно, было больше 90%, если не все 100%.
Роман Панов: Думаю, что да. Понятно, что соотношение и объем несопоставим. Тут еще нужно понимать, что была очень высокая степень промышленной интеграции, то есть это и интеграция с военно-промышленным комплексом. Например, большинство разработок, которые были реализованы в сфере сейсморазведки, особенно морской сейсморазведки, получили как раз-таки от военно-промышленного комплекса. Восстановление этих интеграционных связей в промышленности может являться одним из эффективных элементов, для того чтобы такое производство запустить или восстановить в России.
Мы видим, что американские, британские нефтяные компании и нефтесервисные компании как раз развивали эти же направления под крылом крупных нефтяных компаний, которые тоже в России сейчас есть. Дилемма состоит в том, и это обсуждается сейчас, стоит ли создавать некую государственную компанию, которая займется возрождением того комплекса, о котором вы говорили, или все-таки дать возможность непосредственно нефтяным компаниям самим действовать по образцу, как это делают британские и американские?
Роман Панов: Я не думаю, что опыт напрямую применим к тому опыту, который сегодня реализовали наши зарубежные партнеры. Здесь есть несколько аспектов. Если мы говорим про «Росгеологию», то у нее задачи несколько другие, чем просто реализация сервисных функций. Основная функция или цель, ради чего эта компания была создана, — это все-таки стратегическое и геологическое изучение недр, первичное, и обеспечение и воспроизводство минерально-сырьевой базы.
То есть получается не коммерческая разведка, а перспективная разведка?
Роман Панов: То есть, это проведение первичных стадий геологоразведки в интересах государства и формирование эффективной модели интегратора между стадией региональных работ и стадией уже разведочных, на которых интенсивно работают недропользователи с точки зрения повышения инвестиционной привлекательности участков недр на поисково-оценочных этапах. То есть тот этап, который, с одной стороны, является достаточно рисковым, с другой стороны дает, наверно, и больший прирост к капитализации конкретных участков.
Если знать, что в данном квадрате находится нефть.
Роман Панов: Перспективы есть для открытия месторождений, либо предпосылки для...
То есть можно стать олигархом.
Роман Панов: Да, только олигархом в этой ситуации становится государство.
Есть два этапа в разведке полезных ископаемых. Это перспективная разведка, когда Роснедра, наш регулирующий орган, в итоге, приходит к выводу, что на данной территории могут быть те или иные полезные ископаемые, — это как раз должен быть продукт, результат вашей деятельности. Затем уже объявляется тендер для коммерческого использования, где любая частная или государственная независимая компания уже несет свой риск. Сколько они конкретно найдут — это их дело. Я понимаю, что идеология именно такая: «Росгеология» в первую очередь создана для первого этапа перспективной разведки?
Роман Панов: Идеология связана с повышением как раз капитализации. Дело в том, что лицензионный фонд сегодня и поисковый задел серьезно истощаются. Неуклонно доля месторождений, которые ставятся на баланс, год от года снижается, потому что качество лицензионного фонда ухудшается. Сегодня в нераспределенном фонде не такое большое количество перспективных участков. Их стоимость растет. С этой точки зрения, количество таких участков гораздо ниже, поэтому государство ищет сейчас эффективные инструменты для того, чтобы искать новые. Дело это затратное, и недропользователь просто так рисковать инвестициями в этой части не будет.
Недропользователь — это как раз компания?
Роман Панов: Это компании, основная задача которых, с точки зрения бизнес-модели, поддерживать и наращивать добычу.
Купить право там, где все-таки есть надежда найти?
Роман Панов: Конечно. Недропользователь даже готов платить большие деньги, но за гарантированный результат. Либо разделить эти риски. Здесь два механизма. Механизм первый — это стимулирование к тому, чтобы начинать геологоразведку в более ранних стадиях. Механизм второй — это разделение рисков и совместная ответственность за экономический результат. И есть еще один вопрос, который сегодня не решается в существующей системе пополнения минерально-сырьевой базы. Это — отсутствие мотивации у геологии, вообще какой-либо, на открытие.
Можно я пофантазирую? Я — государство, у меня есть территория. Мы знаем, что на самом деле на ней еще очень много чего находится, мы просто не нашли. И первая стадия, да — это первичная разработка, и результаты этой разработки будут принадлежать мне — государству. Мне, как государству, может быть, действительно объявить конкурс, в котором примет участие Schlumberger, какое-нибудь нефтесервисное или геологоразведочное подразделение «Сургутнефтегаза», «ЛУКОЙЛа», Total, кого угодно, кто возьмется. Проведите эту работу, доложите мне результаты, это останется в моей собственности, я вам заплачу за проделанную работу. Зачем мне обязательно как государству создавать какую-то новую компанию под названием «Росгеология»?
Роман Панов: А вот по такой модели работают те страны, о которых вы сегодня уже упоминали. Но давайте мы сравним тогда такую уважаемую страну, о которой вы говорили, с точки зрения эффективности ее места все-таки в системе технологического развития. Государство по науке говорит: вот у меня есть интересные участки где-то. Контуры этого участка примерно вот такие, приходите, пожалуйста, на условия соглашения о разделе продукции, пользуйтесь, я вам, с этой точки зрения, часть продукции, которую, в конечном итоге, вы продадите, отдам.
Хорошо, пусть даже Россия, действительно не Нигерия и должна заботиться о развитии собственной технологии и так далее. Давайте исключим Schlumberger и Exxon. Давайте, допустим «Сургутнефтегаз» к выполнению этой работы, «ЛУКОЙЛ», «Роснефть», «Газпром». Ведь у нас же есть система самостоятельных, причем не важно, частных, государственных или смешанных компаний, конкурирующих друг с другом. Может быть, вот там все это нужно? Оставим в стороне Exxon и Schlumberger?
Роман Панов: Это уважаемые компании, идеология бизнеса которых — это добыча, это работа с рынком, реализация готовой продукции. То есть бизнес-модель построена под то, чтобы эффективно добывать и продавать на рынок готовый продукт в виде углеводородов.
А как в Америке тогда эта первичная стадия выглядит?
Роман Панов: Нас нельзя с этой точки зрения впрямую сравнивать с американским рынком.
То есть там все-таки разрешают этим заниматься именно частным компаниям, своим, американским, но частным?
Роман Панов: Принцип лицензирования и подходы там совершенно другие. Они реализуют на рынок относительно небольшие участки недр за большие деньги, и принцип организации работы совершенно другой, но конкурентная среда, с точки зрения недропользователей, там гораздо выше. На канадском рынке работает 1200 компаний.
Своих, лицензированных?
Роман Панов: Любых.
«Сургутнефтегаз» не будет там разведывать, безусловно.
Роман Панов: Но они приходят туда. Почему, я думаю, что и «Сургутнефтегаз» там примут, с точки зрения, так сказать, прихода уже на подготовленные участки.
Нет, мы именно об этой, о перспективной стадии говорим.
Роман Панов: Правильно. А вот на этом этапе все-таки работает государство, либо здесь работают свои сертифицированные компании. Государство сохраняет преемственность, с точки зрения информации, с точки зрения ее обработки, анализа. Потому, что именно комплексная обработка первичных данных о недрах дает возможность формировать те необходимые предпосылки, которые дают основу для дальнейшего лицензионного продукта. И это настолько рискованная стадия, что только государство способно инвестировать.
Взять на себя эти риски?
Роман Панов: Инвестировать в такие долгосрочные проекты. Я конкретный пример приведу. Например, Ковыктинское месторождение, которое сейчас находится в пользовании у «Газпрома». Месторождение было открыто в начале 70-х годов. В эксплуатацию оно вводится только, условно, в 2012-2013-м. Срок реализации геологоразведочных проектов имеет очень длинный инвестиционный цикл. Поэтому недропользователь, как правило, заточен на более короткие проекты, они поэтому и заточены под то, чтобы получать готовый лицензионный продукт с хорошо категорированными запасами. Мы будем эффективно добывать, мы будем эффективно повышать категории запасов и так далее, а вот раньше идти мы смысла не видим, это риск. Наш бизнес заточен под другую бизнес-модель, вот и все.
Что говорят скептики про обсуждаемый план по превращению «Росгеологии» в такую мощную не просто структуру, а именно в компанию, в производственную компанию? Говорят: все у нас потеряно давным-давно. То, что было в 60-е, в 90-е, и особенно в нулевые — не осталось ничего. Да, очень плохо, что мы рынок разведки фактически сдали и продолжаем сдавать иностранным операторам. Но, тем не менее, говорят: давайте уже делать ставку на наши компании, там хотя бы есть ресурсы, там есть структура. Было же время, когда было Министерство геологии, комитет, который все это делал, но теперь ничего нет. Было ВНИИ «Нефть», долго державшийся. С школой, с кадрами. Кстати именно там, как мне рассказывали, научное открытие было сделано по гидроразрыву пласта. У нас оно просто не применялось за ненадобностью. Но все это в прошлом, сейчас все предстоит делать с нуля, и это очень дорого.
Роман Панов: 20 лет эти компании на рынке работают, почему до сих пор не реализована такая модель? Мне кажется, что просто здесь идет определенная подмена понятий. Мы говорим все-таки о системе комплексной воспроизводства минерально-сырьевой базы. Чтобы охватить такую территорию по масштабу, как Российская Федерация, безусловно, нужна система, которая имеет технологическую готовность, свою производственную составляющую и свою научную компоненту. Вот эти три компонента дают возможность для того, чтобы эта система эффективно работала. И в этих условиях компании-недропользователи закрывают только узкие сегменты, опять-таки ориентированные на быструю капитализацию, как своих запасов, так и стоимости самой компании.
Мы об этом говорили, у них своих задачи, потому что самое главное, о чем говорят, что почти все потеряно. То есть для того чтобы создать свою Schlumberger, современную, сколько денег нужно.
Роман Панов: Первое, что надо — приложить усилия и сформулировать четкую цель и задачи. А когда есть четкая цель и задачи, под нее, как правило, находятся ресурсы, и по факту это сегодня и происходит.
Давайте оценим, где мы есть, глубину нашего падения, объективно.
Роман Панов: Она не такая страшная, я вам откровенно могу сказать.
Вот вам сейчас достался целый ряд структур, разбросанных по просторам России, которые существовали как-то там, непонятно как. Сейчас они объединены. Ну, вы, наверно, оценили, сколько людей осталось, что они производят в действительности, на каком уровне, и что они могут дальше производить. Как оценить доставшийся потенциал?
Роман Панов: Соответственно, мы его оцениваем, как по уровню технологического развития и соответствия рыночным требованиям, так и по потенциалу восстановления. Я могу сказать, что в рамках той стратегии, которая утверждена в компании в развитии до 2020 года, темпы роста основных экономических показателей, темпы роста производительности труда говорят о том, что не все потеряно. Есть и кадровый потенциал, есть необходимые производственные мощности, необходимо изменить систему управления. То есть это были дезинтегрированные активы, каждый из которых развивался в некой самостоятельной логике, и, к сожалению, в этой логике выживать они не смогут. Ни одно сегодня работающее предприятие, даже, кстати, очень уважаемые предприятия, сервисные, крупные, которые являются структурами больших холдингов, они не имеют критической массы, например, для того чтобы обеспечить необходимый уровень НИОКР. Вот вдумайтесь в цифру: компания Schlumberger в год вкладывает больше миллиарда долларов только на НИОКР. А у нас весь бюджет, который направлен на восполнение минерально-сырьевой базы, сегодня составляет где-то порядка миллиарда долларов.
Ну, так сопоставимо.
Роман Панов: Сопоставимо, да.
Я думаю, что объемы Schlumberger по разведке все равно пока будут больше, чем у «Росгеологии» даже в перспективе.
Роман Панов: Безусловно. Выручка Schlumberger в год — это где-то 30-40 млрд долларов.
А у «Росгеологии», если можно, вот на данный год? Давайте поймем, где мы находимся.
Роман Панов: По 2014 году планируется на уровне 11 млрд рублей.
Давайте переведем в сопоставимые величины. 11 млрд рублей — 400 млн долларов, против 40 млрд долларов. В сто раз.
Роман Панов: Безусловно, но мы говорим все-таки о том, что компания капитализирует те активы, которые сегодня предполагается докапитализировать, и совокупная выручка по 2015 году прогнозируется на уровне выше миллиарда. То есть это, по крайней мере, с точки зрения игрока национального, это компания, сопоставимая по уровню конкуренции уже с иностранными игроками, которые на локальном рынке присутствуют. И с нуля такие проекты, безусловно, не реализовывались. То есть основа сегодня, для того чтобы восстановить позиции, в том числе и конкурентные позиции, она существует. Вот мы делали комплексный анализ в рамках подготовки программы импортозамещения по тем выбывающим элементам, которые сегодня существуют. И могу сказать, что, например, с точки зрения производства сейсморазведочного оборудования, мы готовы восстановить полностью всю цепочку.
За сколько лет?
Роман Панов: Это от года до трех.
Всего лишь.
Роман Панов: Да.
Все-таки самый главный вопрос. Мы не раз уже зафиксировали, что прежняя система Министерства геологии разрушена, ее придется воссоздавать, воссоздавать в значительной степени уже на пустом месте. Schlumberger — ориентир. Вот выручка 40 млрд долларов в год, у нас пока 400, можем дорасти до миллиарда быстро, а дальше наверняка уже такой будет сложный рост. Сколько нужно вложить денег, чтобы вновь воссоздать предприятия, научные центры, набрать людей, снабдить их оборудованием, разместить заказы, а для этого сделать инвестиции в машиностроение, связанное с геологоразведкой? Есть такая оценка?
Роман Панов: Я не думаю, что, во-первых, это полностью нужно на сегодняшнем этапе.
Политически выглядит так. Потому что завтра еще усилят санкции, допустим, весь процесс геологоразведки и начало разработки новых месторождений просто может быть парализован.
Роман Панов: Ну, это уже все равно большая политика. Исключать международную кооперацию в принципе сегодня невозможно. Россия достаточно глубоко интегрирована в международную экономику. И эта международная экономика ориентирована не только на взаимодействие со странами Европы, Штатами и так далее.
Все-таки какой целевой показатель? Вот сейчас 30%, вы сказали, наш собственный вклад в разработку новых месторождений. А какой процент должен быть, какой план?
Роман Панов: Если мы говорим про инвестиционную программу компаний, она ориентирована на пятилетний горизонт, на 22 млрд рублей, это то, что касается необходимого уровня восстановления компетенции. И отраслевой эффект, который это может дать, оценивается где-то в объеме 60-80 млрд, то есть сопутствующие производственные мощности и компоненты, которые связаны с приборостроением, машиностроением и так далее. Просчитать в более долгосрочной перспективе, за пятилетним горизонтом, я думаю, что это сегодня достаточно сложно, и ориентировался бы все-таки на решение тех задач поэтапно.
Сейчас 30%. А через пять лет при реализации этого плана, сколько будет процентов?
Роман Панов: Здесь мы, безусловно, должны говорить о доле и наших танкостроителей, наших производителей бурового оборудования, приборостроения.
Да, но вы интегратор в данном случае.
Роман Панов: Согласно тому анализу, который делает Минпромторг, там процентов до 80 мы можем к 2020-му году на рынке заместить через локализацию. То есть это могут быть импортные компоненты, но полный цикл производства, например, на территории Российской Федерации.
Чего мы не можем пока делать сами совсем? Может быть, разведку на шельфе? Может быть, нет у нас кораблей?
Роман Панов: На сегодняшний момент необходимого объема судов и сейсморазведочного оборудования для реализации того объема лицензионных обязательств, который заложен по 3D-сейсмике...
А что такое 3D-сейсмика?
Роман Панов: Это следующий этап после проведения 2D-сейсморазведочных работ, то есть это определенное моделирование участков недр, который дает возможность построить трехмерную модель. Это достаточно высокотехнологичные элементы...
А суда мы строим? В конце концов, надо бурить под водой, для чего должны быть суда, очень специальное оборудование. Это мы сможем делать сами? Или в кооперации с Китаем, Кореей?
Роман Панов: В кооперации способны это делать, и сегодня, в принципе, отдельные проекты реализуются по строительству таких судов — тот же Выборгский завод делает. Вопрос в формировании правильных отраслевых стандартов. Здесь, например, «Росгеология» может выступать как раз тем отраслевым игроком, который задает определенный тренд с точки зрения формирования отраслевых стандартов и подходов с точки зрения производства оборудования.
Сейчас, естественно, все мы следим за ценами на нефть, надеемся, что нижняя планка находится там, где себестоимость добычи сланцевой нефти. Это вопрос отчасти технологический, отчасти геологический. Мы знаем, что сланцевую нефть добывать значительно дороже, чем традиционную «из колодца».
Роман Панов: Трудноизвлекаемые запасы в России — это то, что касается жидких углеводородов, – это перспективное направление для дальнейшего развития. Не все относится именно к категории сланцевой нефти. Скорее, мы бы говорили про глубокие горизонты, про Баженовскую Свиту, то есть речь о нетрадиционных источниках. Поэтому стоимость действительно выше, чем у традиционных полей, и, например, в части газа для России эта тема вообще неактуальна, потому что по запасам газа мы более чем на сто лет обеспечены хорошо категорированными и высококачественными запасами. По нефти задача актуальна, на мой взгляд, для традиционных районов добычи: там, где сложилась инфраструктура добычная, там, где есть транспортная инфраструктура, там, где есть традиционные центры добычи. И есть вещи, которые, безусловно, должны сработать. Это — малые месторождения, и здесь нужно повышать долю участия малых нефтяных компаний в разработке таких месторождений. Гиганты никогда за них браться не будут и не будут эффективны на них.
В Голландии на шельфе есть кое-какая нефть, ее разрабатывает малый бизнес. У него может быть одна маленькая скважина, и Голландия дотирует покупку у него нефти в обязательном порядке, просто чтобы не пропала.
Роман Панов: У нас, я думаю, наши нефтяные компании в таких дотациях не нуждаются. По поводу малого бизнеса, безусловно, не секрет, что сланцевая революция в США произошла как раз-таки благодаря самым малым компаниям, которые достаточно много и активно работают на рынке. Объем бурения сегодня на американском рынке больше, чем в России, в среднем в 3,5 раза. Именно это дает достаточно комфортной себестоимость с точки зрения производства. Отличия достаточно простые: большое месторождение дает вам возможность снизить существенно капитальные затраты и получать достаточно большой стабильный объем притока нефти в течение длительного периода времени. Средний срок эксплуатации скважин может доходить до 15 лет. В части сланцевой нефти средний срок эксплуатации скважин составляет полтора года. Это небольшой резервуар, из которого вы в течение полутора лет добываете, и вы тут же должны перемещаться дальше. Здесь ваши операционные и капитальные затраты должны быть очень хорошо построены. Как раз-таки повышение спроса на нефть и повышение цен на нефть привели к такому интенсивному развитию добычи сланцевой нефти.
Не будем говорить о цене отсечения: понятно, что, поскольку сланцевый резервуар на полтора года и в это время уже должны вкладываться деньги в следующий резервуар, цена должна постоянно возрастать.
Роман Панов: Цена достаточно высокая. Она опять-таки зависима от ресурсов, то есть цены на металл. Что такое буровое оборудование? Это набор железа, по большому счету. Сегодня операционные затраты добычных компаний в США уже находятся на каком-то пределе. То есть маржа очень невысокая с этой точки зрения, и любое колебание цен, безусловно, бьет по и производителям, и по добытчикам.
Россия — огромная территория. Есть разведанный запас газа на сто лет, по нефти разведанные запасы, по разным оценкам, хватит на 30 или 50 лет. На сколько лет нам всего хватит? И сколько мы еще можем открыть?
Роман Панов: При современном подходе, я думаю, что перспективы открытия существенные. У нас колоссальные запасы на шельфе.
Если сравнить шельф и Западную Сибирь, шельф — это вторая Западная Сибирь? Или это две Западные Сибири?
Роман Панов: Сложно сейчас сказать. Я могу для сравнения сказать, что только Баженовская Свита при применении правильных технологий и выходе на технологический уровень добычи уже даст с точки зрения объемов запасы сопоставимые с Западной Сибирью, с традиционными месторождениями. Если вы к этому добавите еще перспективные месторождения Восточной Сибири, да еще и шельф, то получите минимум 3-5 нефтегазоносных провинций, сопоставимых с объемами запасов Западной Сибири.
Так что нам есть чем заниматься?
Роман Панов: Безусловно. Как раз-таки это технологическое развитие должно дать необходимый драйвер всем сопутствующим отраслям экономики.