Как развивается сегодня инновационный бизнес в России и почему его достижения пока не так очевидны простому потребителю, в интервью главному редактору Business FM Илье Копелевичу в рамках форума «Открытые инновации» в Москве рассказал заместитель министра экономического развития России, член совета директоров «Роснано» Олег Фомичев.

Олег Владиславович, форум стал традиционным, и вы от Минэкономразвития его курируете, отчасти формируете, поэтому, может быть, сейчас важно говорить о каких-то уже, скажем, философских вещах — программах инновационного развития, институтах развития. Три основных — «Роснано», фонд «Сколково», Российская венчурная компания (РВК). Все они действуют уже почти 7 лет. Государство дает им деньги, они инвестируют в инновационное производство. Определенный срок прошел, существует ли система, критерии оценки эффективности этих расходов со стороны государства?
Олег Фомичев: Критерии оценки, безусловно, существуют. Мы, более того, по этим критериям эти институты оцениваем. Другое дело, что мы в целом, созданную систему институтов развития как систему пока еще не оценивали с точки зрения общественно-значимых показателей, например, таких как вклад в ВВП. Это, безусловно, очень сложно будет сделать, если возможно. Но по каждому из институтов критерий есть, потому что у нас есть задачи, которые ставились перед каждым из этих институтов развития, когда он создавался, KPI [Key performance indicators — с англ. Ключевые показатели эффективности, — BFM.ru] по конкретным годам, что эти компании должны были сделать за те ресурсы, которые государство выделяет. Поэтому у нас здесь все ходы записаны, что называется. У «Роснано» есть два ключевых показателя, так называемые, 900 и 300 миллиардов: на 900 миллиардов рублей должно в стране производиться, продаваться продукции в год, из них 300 миллиардов за счет компаний, которые прямо или косвенно поддержаны самим «Роснано». Перед РВК была поставлена другая задача — это развитие венчурной индустрии, которую они тоже развивают как за счет вхождения в качестве фонда фондов в создаваемые с участием частного бизнеса венчурные фонды, так и за счет развития инфраструктуры. И по части венчурного инвестирования мы видим, что у нас буквально за 3-4 года (практически от нулевой отметки) развилась венчурная индустрия. Мы — один из самых динамичных в Европе венчурных рынков — и по количеству венчурных фондов, действующих в России, и средств, которые на Россию выделены в рамках глобальных венчурных фондов. По крайней мере, так было до санкций, которые были введены против России. В этом смысле, свои основные ключевые задачи институты развития выполняют. Но и с точки зрения строительства у них определенные задержки идут. С точки зрения формирования вокруг себя эко-среды, привлечения новаторов со всей страны, работы с ними, грантовой поддержки перспективных проектов, «Сколково», безусловно, со своими задачами справляется. Другое дело, что сейчас, мне кажется, нам нужно переходить на следующий этап, и мы, как министерство, такие предложения отработали в правительстве и президенту представили. Нам нужно посмотреть, как нам ее переструктурировать, чтобы не просто каждый из институтов развития свои цели достигал, а чтобы в целом вся система институтов развития максимально содействовала созданию, развитию новых инновационных компаний в России и содействовала инновациям в уже существующих компаниях и секторах. Задача следующего этапа — чтобы система работала в целом хорошо.
Я вернусь к первому вопросу, потому что это все пока рассказ о процессе. В каких горизонтах все-таки должны, на ваш взгляд, быть некие реальные цифры, не знаю, доля в ВВП, например? Ну, если будет ВВП сокращаться, то это тоже не показатель… Или какие-то реальные стоимости, или рост импортозамещения, или экспорта? Потому что, на самом деле, об инновациях знают люди, которые непосредственно работают, допустим, в Технополисе «Москва», где, по оценке даже московских властей, много компаний что-то такое делают. Рынок в широком смысле этого не знает, потому что он редко сталкивается с товаром, редко видит статистику. Все-таки статистика должна существовать?
Олег Фомичев: Должна. Я вот здесь с вами немножко не соглашусь, что нет цифр, потому что те же 900 миллиардов и 300 миллиардов — это вполне себе цифры, их можно также соотнести с объемом ВВП и получить тот самый процент нанопродукции, условно, которая должна к концу 2015 года в стране создаваться. Другое дело, что значительная часть этой нанопродукции не воспринимается потребителями, это не конечная продукция. Это трубы с нанопокрытием, это арматура, которая используется при домостроительстве, это энергоэффективные материалы, которые люди не покупают в магазине, но которые улучшают их жизнь, используются в повседневной жизни, используются в качестве сырья или в качестве продуктов переработки для продукции более высоких переделов. Это, если говорить конкретно о «Роснано». Если говорить о РВК, там тоже есть абсолютно конкретные цифры. Навскидку не воспроизведу, но там речь идет о десятках миллиардов рублей в год, которые в России инвестируются в малый инновационный бизнес, который, к сожалению, пока нашей статистикой недостаточно улавливается, потому что у нас статистика по малому бизнесу в целом, в отличие от остальной статистики, носит выборочный характер. Малый бизнес — среда очень динамичная — он то возникает, то пропадает. И там, в основном, если говорить уже о статистической подоплеке, используются экспертные способы дооценки на этот сектор малого и среднего бизнеса, что, наверное, не совсем правильно, когда мы говорим об оценке усилий государства по созданию малых инновационных компаний. Вот мы их создали, например, ну, не мы создали, создали, безусловно, предприниматели, но мы их разными способами поддержали, их на всю страну несколько тысяч создано, но в статистике они не улавливаются, потому что выборка по статистике, сформированная, условно, 2-3 года назад, где производственный бизнес, сельхозпредприятия, торговля и так далее — как были этим малым бизнесом, так и есть. Он частью умер, частью нет. В этом смысле нам нужно совершенствовать статистику инноваций, потому что ситуация, когда мы воздействуем на систему, но реакцию обратную, с точки зрения эффективности, не получаем, она не очень правильная. То есть мы можем какие-то вещи на практике посмотреть, пощупать, но в статистике трудно их пока, к сожалению, найти.
Вы сказали, что люди редко представляют себе продукцию нашей инновационной экономики, потому что она зашита в другую совершенно продукцию?
Олег Фомичев: Но это специфика.
Те, кто знают, знают, что есть трубы, есть оборудование, которое с помощью наноматериалов сделано, даже я слышал про броню. В конечном счете, в оборонной металлургии все это постепенно внедряется, создается малыми предприятиями. Но, например, все запомнили такой пример — однажды анонсировался ридер — целостный продукт, выпущенный российским предприятием для российской школы. В итоге, решили покупать у Microsoft для российских школ.

Олег Фомичев: Но это же не Microsoft сам его производит, наверное? Действительно, это был не очень удачный продукт, который «Роснано» тогда, и они это признают, не очень правильно позиционировал, потому что базовая технология, которая в рамках того ридера лежала, это гибкие матрицы, которые позволяют, условно говоря, экран сгибать, трансформировать — технология электронных чернил.

Plastic Logic должен был делать?
Олег Фомичев: Plastic Logic — это не российская компания, она была проинвестирована «Роснано» и потом переведена в Россию. Технологии изначально разрабатывались. Просто формфактор был предложен неудачный, который все эти преимущества этой самой гибкой пластиковой электроники, нивелировал. Смысл — сделать в жесткий пластиковый корпус гибкую матрицу и потом это продавать по той же цене, по которой подается все остальное, это был такой маркетинговый просчет. Безусловно, такие провалы возможны, и, более того, все инновации строятся на том, что 80% продуктов оказываются неудачными.
Я даже о другом говорю — о том, что общество не видит целого продукта.

Олег Фомичев: Это правда.

Это сеет сомнения об эффективности.
Олег Фомичев: Да. Сомнения эти все мы, безусловно, читаем, слышим в СМИ. Это наша беда, но здесь, наверное, в ближайшие 2-3 года даже поделать мы ничего не сможем, просто потому, что у нас инновационный бизнес традиционно вырастает из исследовательских подразделений или из старых советских НИИ, которые были ориентированы на решение конкретных инженерных и технологических проблем отраслей. У нас в Советском Союзе отрасли, производящие конечную продукцию, как вы знаете, были всегда не в очень хорошем состоянии, а вот базовые отрасли — добывающие, тяжелое машиностроение и так далее — были в хорошем. Поэтому у нас инженерный потенциал, который сейчас в значительной степени формирует малый бизнес, заточен, на совершенствование этих самых технологических процессов. Это, с одной стороны, плохо, потому что у нас ближайшие 2-3 года из этой среды каких-то конечных продуктов для потребителя ожидать очень сложно. То есть здесь надежда только вся на новые появляющиеся компании, не отягощенные советским конструкторским прошлым, и которые работают сразу в потребительских секторах.
Поскольку покупателем инновационной продукции в основном является у нас не конечный потребитель, не население, а более крупный бизнес, а у нас это «Газпром», Росатом, Минздрав, где наукоемкая продукция, космос и оборонные предприятия, можно ли сказать, что будут введены какие-то сверху указания, потому что спрос рождает предложение?

Олег Фомичев: Давно введены эти указания.

И как это работает?
Олег Фомичев: По-разному. У нас 60 крупнейших российских компаний реализуют программы инновационного развития. Крупнейшие — находящиеся в государственной собственности полностью или частично. На частный бизнес это, безусловно, не распространяется. И в рамках этих программ инновационного развития им поставлены задачи взаимодействия с вузами и с научно-исследовательскими организациями, и заказов у малого и среднего бизнеса, и увеличения расходов на НИОКР, который размещается на территории Российской Федерации. Более того, в принятом 223-м законе, который регулирует закупки крупных компаний с государственным участием, сейчас предусмотрен, правда, пока мы еще в полной мере его не реализовали, лимит на закупки именно у малых компаний. К инновациям сложнее привязывать, но, по крайней мере, сам факт, что компания будет обязана закупать определенную долю своей продукции у малых компаний, уже хорошо — это старт для любого малого бизнеса и, в первую очередь, для малого инновационного. Это все ведется, но, опять же, с разной эффективностью. Мы постоянно перед собой эту задачу ставим — повысить эффективность деятельности компаний. Последний заход на это был сделан — было заседание «Открытого правительства» с участием Дмитрия Анатольевича Медведева, по итогам которого вышел достаточно большой перечень поручений. Одно из этих поручений — привязать систему мотивации в крупных государственных компаниях, систему KPI, бонусы менеджмента и так далее к успешности их инновационной деятельности.
Все-таки все меряет конкуренция, и административные критерии — вещь всегда условная и сомнительная. Например, у нас крупные вложения осуществляются в реанимацию гражданского авиастроения — это отрасль, где инновационные технологии востребованы. И, кстати, «Объединенная авиастроительная корпорация» (ОАК) выходит на мировой рынок и старается конкурировать на мировом рынке. Он является серьезным покупателем инновационной российской продукции? Это можно было бы считать, мне кажется, показателем, потому что ОАК работает в конкурентной среде. Если он покупает российские технологии, значит, они созданы. А если он все-таки покупает иностранные, как было в Sukhoi Superjet 100, когда долго пытались все сделать сами, но ничего не получалось...
Олег Фомичев: На базе того, что я знаю из нашего общения с менеджментом компании, во-первых, стоит задача повышения локализации того же Sukhoi Superjet 100. Действительно, когда создавался продукт, был российский инжиниринг в ключевых компетенциях, которые у нас есть в части фюзеляжа, самого планера и так далее, но значительная часть электроники была взята у ведущих мировых производителей, которые наиболее конкурентоспособны на этом рынке. У нас появляются свои продукты. «Сухой» такую перед собой задачу ставит. В рамках проекта МС-21 эта задача поставлена изначально, то есть он уже идеологически создается несколько на иных принципах. Он должен быть в значительно большей степени российским самолетом.
Они же на мировом рынке будут бороться?
Олег Фомичев: Да, но там, как всегда, возникает проблема курицы и яйца у крупных производителей с российскими поставщиками, потому что, к сожалению, у поставщиков по объективным или субъективным причинам до сих пор нет культуры производства и взаимодействия с заказчиком. У нас система сертификации для нужд производителя не работает так хорошо. В этом смысле кооперационные связи между производителем и потребителем надо налаживать, а это очень кропотливая работа — нужно обучать поставщиков. Для этого также сейчас в разных регионах создаются определенные объекты инфраструктуры — те же самые центры сертификации. АвтоВАЗ в этом направлении, например, очень хорошо продвинулся: он в жестком режиме обучает своих поставщиков, задает им требования, стандарты, проверяет качество и выстраивает их в той цепочке, которая ему нужна для производства. Ровно этим же самым сейчас начали заниматься несколько иных крупных российских государственных компаний — те же «РусГидро», «Вертолеты России», насколько я знаю, уже такую работу активно ведут. Безусловно, крупному поставщику удобнее взять что-то готовое, что соответствует его требованиям.
То есть все-таки без нажима сверху?

Олег Фомичев: Нет, они это делают без нажима сверху. Здесь достаточно интересная ситуация. Все-таки компания уже практически четыре года реализует программу инновационного развития, и сам факт того, что в каждой из этих компаний появилось лицо в топ-менеджменте, ответственное за инновации, все равно поменял несколько ситуацию. То есть там, по крайней мере, сформировался небольшой пока набор менеджеров, которые заинтересованы, и KPI, в который входят инновации, они начинают выстраивать.

Есть еще другая программа, на первый взгляд никак не связанная с поддержкой инноваций, это 20 миллионов высокопроизводительных рабочих мест. Высокопроизводительный, значит, инновационный, потому что любое рабочее место, которое производит больше добавочной стоимости, это и есть инновации. Какая-то связь между инновационными проектами и этой программой есть?
Олег Фомичев: Связь, безусловно, есть, но она экономическая, не управленческая. Если мы говорим о поддержке 25 пилотных инновационных кластеров, то практически все, за редким исключением, рабочие места, которые по программе развития этих кластеров создают, можно сразу автоматом записывать в те самые 25 миллионов.
А сколько сейчас этих рабочих мест?

Олег Фомичев: Не могу сходу эту цифру сказать. У нас есть все программы по этим кластерам. Плюс, помимо чисто инновационных вещей, ведется работа и Минпромторгом в рамках своих программ отраслевого развития, развития инжиниринга, и деловыми ассоциациями в рамках тех же проектов «Деловой России» по созданию новых предприятий. Здесь кумулятивный эффект — любое современное предприятие, которое сейчас будет построено и запущено, это уже по определению высококвалифицированные рабочие места. У нас есть, безусловно, методология подсчета этих 25 миллионов, но такой жесткой методологии включения в них наших клиентов из инновационных кластеров пока нет.

Если он будет, с удовольствием эту цифру обсудим.