Скончалась Маргарет Тэтчер, «железная леди», первый премьер-министр Великобритании — женщина, автор «тэтчеровской революции», самая, возможно, крупная политическая фигура Запада нашего времени.

Сейчас, более тридцати лет спустя майских выборов 1979-го года, когда она стала премьер-министром, Тэтчер отдают дань и ее поклонники, и противники. «Красный Эд» Миллибанд, лидер лейбористов, которого многие упрекают в излишней левизне, признал: «И я, и [лидер либералов, заместитель премьер-министра] Ник Клегг, и Дэвид Камерон, мы все сформировались под влиянием Маргарет Тэтчер».

Тони Блейра, приведшего лейбористов к победе в 1997 году, критики называли верным продолжателем дела тэтчеризма. Рассказывают, что когда несколько лет назад Тэтчер спросили, какое у нее в политической жизни главное достижение, она коротко ответила: «Тони Блейр». А сменивший Блейра Гордон Браун, когда зашаталась устоявшаяся было власть лейбористов, организовал визит Тэтчер на Даунинг-стрит, чтобы для прессы сфотографироваться вместе с легендарной и непобедимой.

О том, что она была и осталась непобедима тоже сейчас вспоминают. После трех подряд беспрецедентных побед на выборах, ее вытолкали свои же тори, и не партия, а заговорщики в кабинете — британском политбюро. Даже на последней баллотировке в партии по выборам лидера, она набрала больше голосов, чем ближайшие конкуренты. Кто пожелает провести аналогию с заговором против Горбачева, не ошибётся.

Конечно, британский кабинет — это не советское политбюро. Решения, чтобы провести их в жизнь, приходится отстаивать перед парламентом, прессой, обществом. И от поражения вертикаль власти никак не гарантирована.

И вот здесь и возникает главный вопрос, который занимал меня еще с давних, юношеских почти времен, когда я приехал в Англию начинающим корреспондентом. А как же она побеждала на свободных демократических выборах?

Это было начало тэтчеровской эпохи, экономика еще не вышла из «зимы тревоги нашей» — фраза из «Ричарда III», которая закрепилась за периодом острого кризиса в Англии 70-х. Электричество подавалось с перебоями, мусор не убирали, мертвых не хоронили. Делами тогда заправляли профсоюзные боссы государственного сектора. Правая пресса их называла «баронами», но можно было бы и «олигархами». Тэтчер еще только начинала борьбу со всесильными тред-юнионами и за приватизацию экономики. Безработица росла, подходила к трем миллионам, делового оживления не наблюдалось. Второй нефтяной кризис 1979 года только произошел, и о том, как радикально изменит судьбы Великобритании нефть и газ Северного моря, вдруг ставшая рентабельной, еще рано было судить.

Мне, как и многим, тогда, казалось, что Тэтчер не устоит. Я бегал по собраниям левых молодежных организаций, ходил на митинги в Гайд-парк, говорил с рабочими-забастовщиками и студентами-леваками, прибегал в офис со звездочками в глазах и писал о скорой победе британского рабочего класса.

Но уже тогда смущало другое: при всей лютой ненависти к ней со стороны левых, многие спокойные и рассудительные говорили, а что, правильно она делает, что этих остолопов работать заставляет. Да у нас же вся страна разучилась работать.

Политтехнологи, работавшие на Тэтчер, нашли жилу, которая проходила по всему телу нации, — стремление к личной свободе, тяга к самостоятельности, способности самим стоять на ногах, самим вести собственное дело и отвечать за себя. Тэтчер к ним обращалась, с ними побеждала.

Как и в СССР, многие не понимали, что свобода требует ответственности, что с ног обстоятельства могут сбить, что, бывает, жестоко с человеком жизнь обходится.

И все же, когда Тэтчер говорила, как рачительная домохозяйка, что стране, как и семье, нельзя больше тратить, чем зарабатываешь. Что и менеджер, и рабочий больше стараются на частном предприятии, чем на государственном. Что за своим частным домом человек лучше ухаживает, чем за предоставленным муниципалитетом. Что свобода и права личности выше свобод и прав государства. Ее слушали, когда она это говорила и когда приходилось выбирать — её выбирали. А левые все больше становились неэлекторабельной силой.

Социализм в своей отдельно взятой стране Тэтчер победила.

Победила настолько сокрушительно, что и сейчас, в разгар банковских скандалов, оккупайства и споров о том, за счет кого и чего выруливать из кризиса, даже самые левые из левых опасаются возвращения к дотэтчеровским понятиям. Таким, например, как провалившийся супер-налог на богачей во Франции. Или деприватизация. Когда с нынешними подростками говоришь, им, с нокиями, айфонами или гэлэкси в карманах, совершенно невозможно втолковать, как это было возможно, чтобы всеми телекоммуникациями в стране заправляла одна государственная компания.

В этом суть «тэтчеровской революции» — в освобождении. Освобождение — главное в ее наследии.

Когда во время одного из московских визитов, на Тэтчер напали в прямом эфире три лучших советских журналиста-британиста с вопросами о безработице, страданиях рабочих и разгосударствлении экономики, она их на глазах миллионов наших телезрителей втоптала по самое ничто. Безработные открывают собственные динамичные компании, рабочие приватизируют дома, две трети британцев стали собственниками своего жилья, закрываются неэффективные устаревшие производства, а приватизированные предприятия процветают.

То интервью еще много говорит о Тэтчер как женщине. Ее вспоминают сегодня всегда по-королевски ухоженной, ни в чем не старавшейся маскироваться под мужчину. Прическа, жемчуга, платья, сумка (в Англии есть даже музей сумок Тэтчер!), высокие каблуки — все было дамское. Но все непреодолимо превосходящее. Окружающие мужчины непременно выглядели на ее фоне тюфяками-недотепами, что подчеркивал и скромно остававшийся в тени муж Деннис. Французской президент-социалист Миттеран, говорят, так отозвался о Тэтчер: «la bouche de Marilyn, le regard de Caligula» — у нее «рот Мерилин Монро и взгляд Калигулы». Миттерану, жившему тайно на две семьи, в наблюдательности не откажешь.

А ветеран британской политической журналистики Джон Сарджент, не раз пикировавшийся с Тэтчер, рассказывал, как один раз во время официальной поездки опростоволосился. В самолете подали обед, он — тучный довольно человек — только расположился с аппетитом его слопать, как в салон корреспондентов вошла Тэтчер. Сарджент вскочил — и обед полетел на пол. Тэтчер поцокала языком и принялась сама все подбирать, мол, что с вас, с мужиков-вахлаков взять. Ну вот как потом острые вопросы задавать?

Это о революции в самой Англии.

Но, конечно, под тэтчеровской «революцией» понимают прежде всего ведущую, прямо-таки драматическую роль «железной леди» в развороте политических судеб Запада и Востока. Экономические реформы правительства Тэтчер, а затем и «рейганомика» в США, остановили упадок Запада, казавшийся многим у нас в СССР необратимым, чуть ли не завершающим этапом предвиденного Лениным «общего кризиса капитализма». Даже аббревиатура такая была в советском политологическом обиходе — ОКК.

Сейчас почти забылось, а во второй половине 70-х Америка переживала тяжелое послевьетнамское похмелье, в Иране произошла исламская революция, посольство США было разгромлено и его сотрудники взяты в заложники, спецоперация по их спасению позорно провалилась. В Никарагуа к власти пришли сандинисты, поддерживаемые Кубой и СССР.

Куба отправила в Африку крупные военные силы на поддержку, не без советской помощи, антиколониальных повстанческих сил в Анголе и Мозамбике. Вьетнам, поддерживаемый Советским Союзом, разгромил китайское военное вторжение, утвердил свое решающее влияние в Камбодже и Лаосе. В ФРГ господствовала ostpolitik, во Франции Жискар д'Эстен оставался большим другом Брежнева. Экономика СССР бумствовала на сибирском газе и нефти. В магазинах, по крайней мере, московских, был выбор костюмов, пальто, шотландского виски и французских коньяков. В общем, казалось, что всё сбывается по Вещему Олегу: так громче, музыка, играй победу! Мы победили, и враг бежит, бежит, бежит!

Тэтчер сначала казалась какой-то нелепой аберрацией, смешной «железной леди», больше пригодной для карикатур, нежели для серьезного разговора.

Потом, в декабре 79-го, начался афганский кошмар. Позже осуществлялась авантюра с размещением ядерных ракет СС-20 в восточной Европе. Картер устроил бойкот московской Олимпиады в 1980-м. Тэтчер, нужно отдать ей справедливость, не запрещала спортсменам ехать в Москву, оставила на усмотрение федераций. Бегуны Себастьян Кое (он, теперь лорд, в прошлом году был главой оргкомитета лондонской олимпиады), Стив Оветт и Алан Уэллс, брассист Дункан Гудхью стали героями олимпиады.

Позже, победа Рейгана на выборах 1980-го (тоже у нас хихикали: американцы дошли — голливудского актеришку в президенты выбрали). Рейган стал близким союзником и конфидантом Маргарет Тэтчер, слушал её, заражался ее напором и решимостью, а еще важнее — уверенностью и аргументами в спорах со своими же твердолобыми в Америке. Это последнее, малоизвестное в истории рейгановского периода, только недавно раскрыли биографы президента.

Мне кажется, в «особых отношениях» Англии-США Тэтчер повела первую скрипку во время Фолклендской войны 1982 года. О той войне до сих пор много споров – и по военным, и по политическим, и по моральным ее аспектам. Сейчас одно ясно — что она была ключевым поворотным событием «второй холодной войны» 1979-85 годов. Показала, что Запад и готов, и умеет драться. Что профессиональная, хорошо обученная армия побеждает «срочников» даже при неблагоприятных условиях и при равном, примерно, вооружении. Рейган и его окружение пытались убедить Тэтчер не горячиться, не идти на вооруженное столкновение. Тэтчер с возмущением отвергла уговоры: когда речь идет о свободе, никаких компромиссов не может быть.

Я упрощаю, конечно, но ненамного. Не так однозначно все было, но ощущение, если не нашего превосходства, то немощи Запада – было. Готовность Англии дать отпор – это было главное, это в корне изменило атмосферу. После вторжения в Афганистан, появления Рейгана, Тэтчер и папы Иоанна Павла II как-то все стало совершенно наоборот разворачиваться. Мы еще посмеивались, когда Newsweek вышел с обложкой Empire Strikes Back — по фотографии отплывающей к Фолклендам британской эскадры наложено название фильма из серии «Звездных войн». Но вот в несколько недель Британия на другом конце света разгромила превосходящую по численности и близкую по качеству вооружений армию Аргентины, и мы серьезно задумались.

Когда в советской прессе мы в 82-м освещали сначала конфликт, а потом и войну, непросто было объяснить ее причины, еще труднее было «занять сторону». Великобритания — одна из основных капиталистических стран, классический империалист. В прессе мы привычно политику «британского льва» ругали. Но тут ее суверенная территория подверглась явной агрессии. Аргентина поставляла в СССР продовольствие и зерно. Но во главе ее стояла военная хунта. Все это было как-то «неправильно».

Как трудно было объяснить и природу северо-ирландского конфликта. ИРА — это кто, национально-освободительное движение или террористы? Когда большой дом-гостиницу в центре города взрывают, погибают люди, Тэтчер чудом осталась жива, — это что, справедливый акт возмездия или чистой воды теракт?

Или вот другой урок Тэтчер. Когда в 1983 году США вторглись на Гренаду, островное карибское государство, где происходило нечто похожее на кубинскую революцию, Рейган ничего не сообщил о своих планах Тэтчер. Она сочла это предательством, тем более, что главой государства там оставалась формально королева Великобритании. Она позвонила Рейгану и отчитала его как нашкодившего мальчишку. Очевидцы рассказывают, что Рейган слушал, не пытаясь вставить и слова, потом отнял от уха телефонную трубку, поднял ее так, чтобы всем в кабинете было слышно, что говорит Тэтчер, и, зажмурившись от удовольствия, сказал: «Ну правда, как она хороша!»

Отношения на много месяцев испортились. До тех пор, пока не настала пора новых отношений с СССР эпохи Горбачева.

Нам, журналистам и аналитикам, уже не на уровне политической верхушки, а в масштабе всей страны, так же трудно было и с «горбиманией» на Западе, и с огромной популярностью Тэтчер в СССР.

Популярность Горбачева за границей не давала ему плюсов дома, а ненависть многих англичан к Тэтчер до сих пор поражает русских в Англии. Здесь, на Западе, неприязнь к Горбачеву среди многих русских так же трудно объяснять, как и популярность Тэтчер в России.

И всё же. Вспомним другое: с того чем начиналось. С настроения волнующей свежести, смелой новизны и открытости. Как продолжилось — это другая история. Один российский комментатор, например, едко заметил, что «Горби» просто не повезло с нами, с народом, зато нам повезло с ним.

Тогда после короткого ужаса андроповского правления, когда и у них, и у нас стали "мыслить о немыслимом" – то есть о реальности всеобщей ядерной войны, наступил такой же короткий убаюкивающий маразм черненковского секретарства. Афган продолжался, ощущение кризиса нарастало.


И вдруг, в декабре 1984-го, мы увидели новое, свежее лицо будущей России. Горбачев, еще не генсек, но явно уже наследник кремлевского престола, приехал в Лондон с коротким, чуть ли не секретным визитом. У них с Тэтчер прошла небольшая встреча — лицом к лицу. И после на весь мир прозвенело свежо и ободряюще тэтчеровское: «Мне нравится мистер Горбачев. Мы можем вместе делать дело».

С этого началась «горбимания».

С этого начался конец холодной войны. Началось освобождение. Двадцатый век кончался с надеждой.

Если что не так вышло, не будем винить Тэтчер. «The lady’s not for turning, — как говорила она в одной из своих самых знаментых речей. — Даму не разворачивают». «If you want a U-turn, you turn. — Хотите разворачиваться — разворачивайтесь сами».